Сашка не обиделся ни капли. На Ламберга он не мог бы обидеться никогда. Вытащив этого человека из Союза ещё в восьмидесятом и поселив его тут, под Бирмингемом, под вымышленной фамилией, Сашка в течение года построил корпуса института, оснастил всем необходимым. А через год застал Ивановича в сильнейшем потрясении. Тот так исхудал, что стал похож на мумифицированного фараона, потому что его невозможно было вытащить из лаборатории. Пришлось приложить максимум такта и умения, чтобы внушить этому фанатику от науки прописные истины.
– Иванович, а в термоядерном синтезе "это" можно использовать?- задал Сашка свой последний вопрос, видя, что учёный посматривает на часы.
– Я над этим думал. В верхней части куба гравитации нет. Можешь сам проверить. Вон листик оторви и подсунь,- Сашка последовал совету и обомлел. Клочок бумажки повис в нескольких миллиметрах от поверхности чуда.- Видишь, как она плавает,- Иванович стал подправлять клочок бумажки к центру.- Вверх – вниз, вверх – вниз. Ты мне скажи, кто её изучал? Гравитацию. Как сердце бьётся.
– В дальнейшем работа по какому направлению?
– Создание полимера с аналогичными характеристиками, но без веса. И задача эта, возможно, отдалится на века. Я собрал молодых ребят, сейчас с ними лично занимаюсь, чтобы было кому передать. Всё, Александр, извини. Мне пора. Ты сразу не уезжай, походи тут по лабораториям, пообщайся с помощниками моими, а я побегу.
– Порадовал ты меня, Иванович. За твоё дело я спокоен,- произнёс Сашка прощаясь.
Иванович направился к двери и оттуда крикнул:
– В сейф бросишь, когда насмотришься.
Сашка остался один. И сразу спрятал "монстриков" в сейф, подальше с глаз. От них веяло чем-то бездонным, чёрным, как смертью, какой-то могильной сыростью. Затем направился в обход помещений. Он тут был редким гостем.
В поезде, идущем в Лондон, Сашка размышлял над увиденным: "Собрался талантливый коллектив, видящий далёкую перспективу. От него, как от материнского дома, уже отошли в самостоятельное плавание несколько направлений. Семён Иванович оказался в жизни мужиком надёжным, в работе ему равных нет, мне неясно, почему он пришёлся не ко двору советской науке? Его не интересует богатство, от тщеславия остались только воспоминания. Усидчивости и терпения такого, как у него, нет даже у меня. Ну, и сравнение,- передразнил Сашка сам себя.- Я за пистолет хватаюсь без всякого повода. Да, Иванович счастлив тем, что видит перспективу, и его понимают с полуслова его сотрудники. Это счастье – хоть в теории представлять то, чего хочешь достичь, а я как-то потерялся в последнее время. Цели, которые ставил, исчезли, растворились. Не скорби, вот посидишь в тайге годика три, тогда и цели, и идеи придут. Желательно бы". Сашка откинул голову на подголовник и задремал.
Глава 4
Всё лето Сашка промотался по европейским весям, навещая перед долгим отходом от дел своих знакомых, друзей, соратников. Возвращался через Москву, где Демид сообщил о смерти Петровича, о прибытии и разгрузке транспорта на Охотском побережье, и о том, что Скоблев находится в подмосковном закрытом пансионате, куда КГБ выделил ему путёвку для поправки здоровья (на которое тот никогда не жаловался). Сашка решил навестить Скоблева и потом уже ехать с поклоном к праху Петровича.
Сашка запасся липовым пропуском и с утра направился в элитный лечебный санаторий, числящийся на балансе четвёртого главного медицинского управления Минздрава, где поправляли своё здоровье сидящие у кормушки власти чиновники и члены их семей.
В комнате со Скоблевым находился на лечении генерал-лейтенант танковых войск. Сашка представился далёким родственником Скоблева, потому что тот его не узнал. Генерал-лейтенант хотел было выйти, чтобы не мешать, но Сашка, одетый в форму майора ВВС его удержал:
– Никуда я вас не отпущу. Что вы? Товарищ генерал-лейтенант, бросьте. Вы нам не помешаете, наоборот, втроём пить веселее. Или не потребляете?- и стал выставлять на стол бутылки и закуску.
Генерал-лейтенант посмотрел на этикетки коньяков, махнул рукой и сказал:
– Ну, если Анатолий Давыдович не против, то присоединюсь. Где наша не пропадала. Броня крепка и танки наши быстры,- он потёр руки от предвкушения застолья и добавил:- Пока крепка, пока.
– Да брось ты, Борисович. Племяш – наш человек, свой в доску, хоть и из авиации, но они там спирт пьют, как коктейль. Летят и посасывают через трубочку прямо из системы охлаждения.
– Нет. Из системы охлаждения не пьём,- опроверг Сашка.- Но наши техники – умельцы великие, перегоняют. Так что, дядя, не каждый день коньяк пьём, но случается. Нынче плохо стало в городке.
– Это-то богатство у тебя откуда?- ополаскивая виноград, спросил Давыдович.
– Я, дядя, сейчас из Фанборо, с выставки. Что купил, что у лётчиков других стран на спор выиграл – на наши ведь суточные особо не разгуляешься. Но мы их отбрили в пилотаже, и они выставили в знак уважения,- стал врать Сашка, не имевший к авиации ни малейшего отношения, ибо был всю жизнь только пассажиром, но на авиасалоне в Фанборо действительно был, ездил посмотреть.
– Вот так, Борисович. С такими орлами, а разоружаемся. Куда им потом идти?- Скоблев выставил стопки и фужеры.
– Им-то работа найдётся. Поля опрыскивать, которые мои ребятки пахать будут,- сказал генерал-лейтенант и рассмеялся.
– Вот то-то и оно, что поля,- Давыдович закрыл на ключ двери, чтобы никто не мешал и произнёс:- С чего начнём, мужики? Может, вот с этих, испанских кровей,- он взял бутылку, отвинтил пробку и стал наливать в фужеры.
– Сколько, Анатолий, у тебя племянников-то?- выпив залпом, спросил Борисович, бросив в рот ягодку винограда.- Это уже третий за последнюю неделю и самый бойкий. И все военные.
– Глупые были. Я один из всей родни отговаривал, не послушались меня тогда, старика, пусть теперь в безработные идут. Много их у меня, семья-то большая,- Давыдович налил второй раз и, когда выпили, сказал:- А что! Ничего дрянь, а? Пить можно.
Сидели до обеда, на который генералы идти не собирались, но Сашка сделал знак Давыдовичу, что ему пора, и поднялся. Скоблев пошёл провожать.
– Анатолий,- попросил его Борисович, порядком захмелев.- Как вернёшься, разбуди меня, я пока прилягу. Вздремну.
– Только сильно не храпи, а то сосед опять скандалить будет,- предупредил Давыдович.
– Пошёл он в задницу. Посидел бы с моё в танке. Из принципа буду храпеть, назло. Мне три дня до выписки.
Сашка и Скоблев вышли.
– И тут вам покоя нет?- спросил Сашка.
– Сидит здесь гад один, за стенкой. Из аппарата ЦК. Молодой ещё – одуванчик, но гонору, как у члена Политбюро. Сам в прислугах, но в господа уже лезет,- Давыдович выматерился.- Вон идёт по коридору,- он показал на идущего им навстречу партийного деятеля.
Когда тот поравнялся с ними, Сашка обратился к нему, представился, для убедительности показав удостоверение, сказал:
– Что, товарищ. Храп тебе не нравится? Сука.
– Я попрошу вас в мой адрес не выражаться,- ответил тот. Скоблев стоял рядом, молчал.
Сашка врезал партийцу кулаком в левый глаз, тот упал.
– Встать!- заорал Сашка.- Смирно!- из соседних комнат стали выходить отдыхающие.- Власть тебе не нравится, не подходит, говоришь? Стоять в струнку и не шевелиться, пока я говорю. А то так отделаю, что мать родная не узнает. Если тебе плохо тут, вали на запад, но людей трогать не смей. Понял?
– Товарищи,- обратился партиец к подошедшим.- Прошу вас засвидетельствовать, что он меня ударил.
– Дурак! Будешь трепыхаться, я тебе голову оторву прилюдно, гад ползучий. Иди в свой номер и сиди тихо, пока построение не объявят. Кругом,- приказал Сашка деятелю, а окружающим пояснил:- Извините товарищи, не сдержался. Он в адрес Михаила Сергеевича бранился.
– Было,- подтвердил, кивнув головой Скоблев.- И как таких берут в аппарат ЦК, ума не приложу.
Все моментально набросились на партийца, который порядком, как понял из обстановки Сашка, всем надоел своими желаниями лучшего к себе отношения со стороны персонала, и тот счёл за благо ретироваться в свой номер. Сашка спокойно двинулся по коридору, Скоблев шёл рядом и сдерживал смех, как мог. На выходе из здания он сказал Сашке: