Все будет хорошо, Тони. Твои друзья, твои дети, они все очень любят тебя.
Альцгеймер… это смертный приговор. Лет десять-пятнадцать ты шут, а потом умираешь делая под себя. Я знал людей с болезнью Альцгеймера.
— А как вас зовут?
— Не все ли равно? Скоро я сам это забуду.
— Тебе это не кажется диким?
— Что?
— Наша семья. Отец, которого подстрелил наш чокнутый дядюшка.
Знаешь, что интересно? Это заметила Дженис: когда Эйджей говорит о Тони, он не употребляет слово «папа», он говорит: «Энтони Сопрано не умрет».
Привет, Ахмед. И вы тут? Над этим баром пора шатер ставить.
Дядя Джуниор ответит за это, не беспокойся. Я с детства наблюдал, как ты был добр к нему, он не смел так поступать. Это ему не сойдет с рук. Ты мой отец. Я всажу этому чертовому маразматику пулю в башку. Я обещаю. Я не верю, что мы не будем больше все делать вместе. Потому что будем. Я серьезно.
В какой-то степени все белые люди похожи.
Когда-нибудь мы все умрем, и станем такими как это дерево. Не будет ни меня, ни вас, но пока нам нужно тепло, нам нужен тот, кто возьмет на себя ответственность.
Как писатели, мы все немного помешаны на собственной навязчивой идее, мы мифологизируем нашу внутреннюю сущность.
— Он вроде как еще жив, когда они режут его на куски.
— Он замечает это на следующий день.
— На мое первое свидание он принес нам с матерью по дюжине роз, а отцу электродрель за двести долларов.
— Нетипичная история любви.
— Я даже не знаю, любила ли я его несмотря на это, или за это.
— О, Мадонна! Он ужасно выглядит!
— Дядя Поли, так нельзя говорить, только о хорошем.
Парень пригласил меня позировать для мужского постера. Он был гомик, но мне все равно это польстило. А сейчас? Вот, смотри, в морщинах, как дырка у старухи.
— Мы должны отвезти ей ее долю.
— Это все равно, что признать свою вину.
— Тони пришел в себя, когда он лежал в коме, все были там и разговаривали с ним, сестра, Кармелла. Кто знает, что они наговорили, может он ждет эти деньги.
Иногда я предаюсь унынию, но ветер могучий ведет меня к небесам.
— А че бы тебе не прокатиться с могучим ветром, да не вздремнуть на облачке?
— Ты думаешь, это я повесила? Не я.
Слушай, Бобби, ты нормальный парень, но нельзя прикрываться всей этой родственной туфтой. Мужчина ценен, когда достигает всего сам.
— Вы слышали благую весть?
— Господи Иисусе!
— Верно.
— Я подумал, надо зайти и помолиться вместе.
— Развлекуха для убогих.
— Крутые парни тоже молятся.
— Миссис Сопрано, мы тут беседовали с вашим мужем, собирались помолиться.
— Они собирались.
— О, боже мой!
— В чем дело, доктор?
— Да тут красная шапочка с бабушкой.
— Смотри, кого я привел.
— Ух ты, принц свалок и помоек!
Биопсия бумажника? Вон из моей палаты, долбанутая!
Ты мошенница и обманщица. А она еще хуже, потаскуха. Моя мать — шалава.
— Простите, приветствую. Вы ведь друг Энтони? Я бы хотел узнать как он.
— Да уж получше ваших чертовых монахинь.
— Я надеюсь, вам удалось вчера поспать. Я храпел как сукин сын.
— Надеюсь, вам тоже удалось. От моего пердежа всем уши закладывает.
— Твоя тетя, она ведь монахиня? Всегда было интересно, а у них там волосня есть?
— Ага, газончик.
— А эти свадебные кольца? Они в натуре думают, что замужем за Иисусом?
— Насколько я знаю, да.
Отвечаю, каждый здесь сам по себе, борется на ринге за свою жизнь, как вот этот бедолага безмозглый.
Представьте, что эти боксеры две волны в океане или два воздушных потока, два торнадо, к примеру. Вроде бы две разные вещи, да, два отдельных явления, но это не так. Эти торнадо просто ветер, и кривые потоки которого движутся в разных направлениях. Суть в том, что каждый не сам по себе, все взаимосвязано.