По какой-то неведомой причине — благодаря ли исцеляющему воздействию макарон, вынужденному отдыху или расстроенным нервам, — через пятнадцать дней после исчезновения Селены и на тринадцатый день после прибытия тети Крисельды Анаид заметила, что одежда стала ей мала. Молнии на брюках и пуговицы на блузках категорически отказывались застегиваться, и, к своему величайшему изумлению, девочка поняла, что нуждается в лифчике.
Анаид не могла поверить своему счастью — у нее наконец стала расти грудь! Как обидно, что рядом нет Селены, чтобы отпраздновать с ней это эпохальное событие!
Девочка решила не рассказывать об этом тете Крисельде, далекой от подростковых проблем и не способной держать язык за зубами. Тетушка только тут же бы раструбила на весь Урт, что племяннице нужен лифчик, а потом обязательно заявила бы, что ничего не понимает в девичьем белье. Поэтому Анаид решила купить лифчик сама.
Однажды вечером, когда уже смеркалось и шум в ее голове поутих, девочка взяла деньги из конверта, лежавшего в ящике стола, и отправилась в магазин, искренне надеясь, что не застанет там Эдуарда. Анаид не сомневалась, что умрет от стыда, если Эдуард окажется за прилавком и ей придется просить его продать ей лифчик.
Анаид с Эдуардом вместе играли в оркестре Урта — она на аккордеоне, он на тромбоне. Эдуард не замечал Анаид и наверняка не подозревал о ее существовании, хотя девочка постоянно натыкалась на него взглядом. Эдуард сидел слева от нее, и ей хорошо было видно, как блестит от пота его смуглый лоб и как надувается вена на шее, когда он дует в тромбон.
Эдуард был уже совсем взрослым. Он качал мышцы в спортзале, у него была девушка, и вообще, он катался как сыр в масле. По крайней мере, так утверждали другие девочки, завидовавшие Анаид.
Анаид была готова умереть, но не заводить с Эдуардом разговора о лифчике.
Разумеется, за прилавком стоял Эдуард.
Заметив его сквозь витрину магазина, Анаид развернулась и направилась обратно. Она была так расстроена, что не смотрела, куда идет, поэтому налетела на какую-то женщину, споткнулась и упала.
— Извините, — пробормотала Анаид, поднимаясь и чувствуя себя законченной дурой.
— За что ты извиняешься? Это я виновата! — с легким иностранным акцентом сказала женщина.
Некоторое время они с Анаид разглядывали друг друга, не веря в подобное совпадение.
— Кажется, нам суждено сталкиваться! — воскликнула красавица-иностранка, та самая, что сидела за рулем синего «лендровера», который чуть не раздавил девочку наутро после исчезновения Селены.
Женщина рассмеялась. Анаид тоже улыбнулась.
— У тебя ничего не болит после того падения?
— Ничего.
— Сегодня ты от меня не убежишь. Я хочу искупить свою вину. Хочешь пирожное и какао со сливками?
Анаид растерялась. Откуда иностранка знает, что Анаид обожает какао со сливками?! Селена и Анаид всегда ходили по праздникам в кафе, где сидели вдвоем или с подругами матери. Вот уже две недели во рту девочки не было ни капли какао. При одной мысли о лакомстве у нее потекли слюнки.
— Я знаю тут поблизости одно кафе, — сказала Анаид.
Красавица-иностранка улыбнулась и с непринужденной грацией протянула девочке ладонь. Анаид, как ни в чем не бывало, взяла ее за руку и, искоса поглядывая на незнакомку, повела ее по улочкам Урта.
У иностранки была очень белая кожа, светлые, с пепельным оттенком волосы и синие, как бездонное море, глаза. Она улыбалась пленительной улыбкой и была очень красива. По акценту женщины трудно было понять, откуда та родом.
В последние годы после окончания лыжного сезона, в начале весны, в гостинице и кемпингах Урта, расположенного у подножья Пиренеев, появлялись иностранцы. После первых оттепелей одни из них спускались на надувных плотах по бурным водам реки. Другие поднимались в хорошую погоду в горы, мелькая на склонах и в долинах яркими, разноцветными куртками. Когда же в середине лета в расщелинах скал таял снег, наступало время отважных альпинистов.
Но среди заезжих гостей много было и таких, что просто бродили по долинам, любовались озерами и восхищались великолепными видами, вдыхая чистейший горный воздух. Скорее всего, вежливая иностранка принадлежала к их числу.
— Тебя, наверное, ждет мама?