— Ещё более неожиданно, — полузадушено выдал Вайзли, и Аллен позволил себе иронично ухмыльнуться, но не более.
— В общем… я пришел сказать, что тебя здесь больше ничто не держит, — с отсутствующим лицом известил парня Уолкер, скрещивая руки на груди и глядя куда угодно, но не на замершего на месте «младшего», как его иногда с беззлобной усмешкой называл Тики.
Тики. И Неа. Надо как можно скорее убедить их не делать глупостей, раз уж оставил такую провокационную в своей прощальности записку, стремясь как можно скорее выдворить Адама из квартиры.
— Это ты меня своим королевским приказом выдворяешь, что ли? — надо отдать Вайзли должное, отмер он почти сразу. Тоже скрестил на груди руки, возвышаясь над юношей и легко усмехаясь. — Но ты же ведь знаешь, что я тут же поеду к Тики расскажу ему все как есть? — поинтересовался он, как только Аллен коротко кивнул.
Уолкер усмехнулся шире.
— А мне это и нужно, — заметил он и полез в свою сумку, с которой за все это время так и не расстался. — Точнее, мне нужно, чтобы ты отправился по адресу, который я тебе сейчас дам, и отговорил своего брата — и моего тоже — от какой-нибудь рискованной затеи, которую они наверняка уже продумывают, если Неа перестал истерить и немного пришел в себя.
Вайзли смотрел на него недоверчиво, но как-то… одобрительно, что ли? Как будто сам в первую очередь, окажись на его месте, поступил бы также.
— Но надолго сдержать их у меня все равно вряд ли выйдет, — указал он наконец. — Они все равно придут за тобой, как бы ты ни старался сбежать от этого.
Аллен знал это, знал. И ему… ему нужно было всего-то лишь пару дней, чтобы со всем здесь управиться и улететь — куда-нибудь, где его не смогут найти.
— Мне и не надо долго, — мотнул головой юноша, быстро черкая в найденном блокноте адрес своей квартиры и вырывая исписанный листок, чтобы передать его Вайзли. — Хоть пару дней. Можешь любую машину взять, скажешь — наследник велел.
— Но я… водить не умею, — совершенно растерялся между тем парень, однако принимая все же листок с адресом и тут же суя его в карман брюк. — Я могу…
— Бери хоть лимузин с личным водителем, — махнул рукой юноша поднимаясь. — Просто предупреди их как можно скорее, ясно? Сунутся — умрут.
Вайзли вздрогнул, шумно вдохнув через нос, и резко кивнул, сразу же направляясь к двери.
— Спасибо, — просипел он на прощание, и Аллен лишь фыркнул, даже не смотря в его сторону. Просто потому, что не мог себя заставить это сделать. — Правда, спасибо.
— Да иди уже, — огрызнулся юноша, прикрывая глаза, как вдруг спохватился и окликнул его: — Стой! Подожди! — Уолкер поспешно чиркнул в блокноте номер телефона, который помнил наизусть все эти одиннадцать лет, который снился ему каждый месяц, который вряд ли поменялся, потому что Адам, опять же, был ужасным консерватором и просто лентяем в таких делах. — Вот, как всё сделаешь, обязательно позвони, слышишь? — беспокойство всё же просочилось наружу, вылилось в взволнованной дрожи, а Вайзли понимающе улыбнулся, уверенно кивнув, и, взяв вырванный листок, вышел из комнаты, оставив юношу наедине с самим собой и своими мыслями.
Аллен тяжело вздохнул, внезапно почувствовав слабость в ногах, и снова упал в кресло, тупо уставившись в потолок и не находя в себе сил уйти, как хотел.
Телефон, который он дал Вайзли, был домашним здесь, в этом особняке, и юноша действительно был уверен, что его так никто и не изменил. Да и зачем? Только лишняя морока, на самом деле.
У него вот был для всего только один телефон. Ему все равно мало кто звонил — только самые важные.
И именно поэтому сегодня он оставил телефон дома — потому что знал, что звонить будут все. И Неа, и Тики, и Лина, и Кросс… В общем, это только добавило бы ему суеты, даже при условии, что телефон можно отключить.
Лучше он потом купит новый.
Минут через десять после ухода Вайзли Аллен все-таки снова поднялся и на этот раз нашел в себе силы покинуть комнату. Он выскользнул в коридор, аккуратно притворив за собой дверь, проследил в одно из окон, как из ворот выезжает автомобиль, и кивнул сам себе.
Вайзли был просто должен успеть. Прошло не так уж и много времени, хотя в кафе, конечно, его хватились наверняка почти сразу. Но в кафе — это же не дома, верно? А Тики должен был прийти на концерт только в начале девятого.
Сейчас, конечно, было уже без четверти одиннадцать, но юноша предполагал, что все это время Тики только успокаивал Неа. И, в общем, предполагал он это небезосновательно. Старший брат стал удивительно тонкослезным после того, как они помирились.
Проследив за удаляющейся машиной, юноша сунул руки в карманы джинсов и двинулся дальше по коридору. Планировка тут наверняка изменилась точно так же, как и номер телефона — то есть никак, так что… он мог позволить себе побродить по дому и вдоволь поразмышлять. Уснуть все равно не выйдет, да и где?.. в своей детской комнате?
Аллен ужасно не хотел туда еще когда-либо возвращаться.
Ведь в той комнате Адам читал ему на ночь сказки и рассказывал про Хинако, пробиваемый на ностальгию и блестящие в уголках глаз слёзы. Ведь в той комнате отец неумело пел ему колыбельные и ужасно фальшивил, а Уолкер, обладавший первоклассным слухом, постоянно жаловался, что тот мазал мимо нот. Ведь в той комнате они были семьёй, и мужчина смеялся, заключал в свои тёплые объятия и целовал в макушку, такой невозможно родной, близкий, нужный.
Аллен же и правда мира без него не мыслил — так сильно любил и обожал его.
Как же он умолял себя не верить в то, что отец отдал приказ убить близнецов. Умолял, хотя собственными ушами слышал. Умолял, хотя умом прекрасно понимал, что это реальность, что это горькая правда, что это необходимость. Ведь не мог отец просто так захотеть убить своих же племянников. Аллен искренне верил ему даже тогда, когда сел в заминированную машину. Даже тогда, когда горел в огне. Даже тогда, когда метался в лихорадке в доме у Кросса.
Он верил. Ему.
В него.
Потому что-то, что Адам сошёл с ума, Уолкер понял позже, много позже, когда прокручивал события этой ночи в голове, пытаясь понять, пытаясь возненавидеть, пытаясь родить в себе желание убить родного отца.
Но, чёрт подери, эта больная привязанность к тому, кто был источником тепла на протяжении почти семи лет, кто любил его, кто был целым миром, не позволяла даже заикнуться о том, чтобы поднять руку на мужчину.
Но теперь… Аллен не знал, что ему делать. В один короткий разговор он убедился в том, что Адам не собирается отступаться от своих прежних безумных идей, которые Аллен находил страшными и… ублюдочными, твою мать, совершенно ублюдочными идеями, достойными только никчемных выродков, в которых много пафоса и ни капли мозгов. Но вместе с тем он… что-то в нем продолжало сопротивляться. Эта детская привязанность, любовь к отцу — она не отпускала Аллена, и юноша совершенно не представлял, как ему с этим справиться.
Он бродил по коридорам и предавался ностальгии. Вот здесь он коленку расшиб, вот тут мороженое уронил, вон на том диванчике Мана рассказывал ему про нотную грамоту, и они вместе сочиняли язык, которым юноша и сейчас часто пользовался.
Их особый шифр.
Воспоминаний было много — противоречивых и замечательных, и все они давили на Аллена, разрывали его… Наверное, окажись он в главном доме в Англии, решить было бы куда проще. Ведь все… все произошло именно там. И если бы Аллен увидел тот кабинет и те коридоры, вспомнил бы все в этих… этих пугающе точных деталях — решить было бы легче и проще.
Даже не… не должен ли он убить Адама, а сможет ли.
Сможет ли он поднять свою руку и избавиться от того, кого ждал все эти одиннадцать лет.
Потому что убийство отца было обязательным: не сделает этого сам Аллен, обязательно сделает Тики, который уже несколько недель досконально продумывал план этой вылазки. А Тики поймают. Поймают и убьют, потому что он будет убийцей и преступником. Убьют на месте, и всё, что сделал юноша, всё это лишится смысла.