— Вы так относитесь ко мне, потому что Роад сказала вам, будто бы я являюсь частью Семьи? — Тики и сам не заметил, как сжал зубы, ощущая себя каким-то… словно бы человеком, которого готовили к долгой и болезненной операции без анестезии.
Алиса молчала долго. Молчала и рассеянно смотрела на цветы, перебирая лепестки и словно бы думая, что сказать. Что может сказать, а что — нет. Наконец, она подняла на него глаза.
— Нет. Роад сказала, вы не входите в Семью. Но ведь же вы находитесь здесь.
— И вы считаете, я представляю опасность для вас, для Аллена и для его брата, которого зову своим другом? — Тики не смотрел на нее. Самое главное, в общем, девушка уже все равно сказала.
— Да, — на этот раз совсем коротко отозвалась Алиса, тоже переводя взгляд на дорогу и безвольно складывая руки на коленях.
Тики подумал, что не стоило спрашивать об этом. Подумал, что не хочет ее оставлять и останавливаться так просто. Что она самая прекрасная девушка в его жизни, и он не может так глупо ее потерять. Даже не получив.
Подумал — и медленно кивнул.
— Я сделал вам что-то плохое?
Алиса молчала несколько минут, и, когда они остановились на светофоре, Микк кинул на неё мимолётный взгляд, заметив, как напряжено ей бледное нежное лицо.
— Не считая нашего странного знакомства, нет, — наконец отозвалась она с глухим смешком, словно бы и правда находя это веселым (и в очередной раз даря ложную надежду), и снова же покрылась коркой непробиваемого льда. — Но, — девушка тяжело вздохнула, словно что-то решила про себя, и перевела на Тики серьёзный взгляд. — Но это плохое могут сделать те, кто послан следить за братьями. Вы — опасность, господин Микк, — холодно произнесла она и, отвернувшись, уставилась в боковое стекло.
Тики закрыл глаза, чувствуя себя так, как будто его ударили. Даже не просто ударили — отвесили хорошую такую пощечину, после хорошенько полив грязью. На минуту — на жалкую минуту, потому что больше позволить себе не мог — он даже возненавидел Аллена и все его проблемы и загоны, из-за которых страдал Неа, из-за которых Алиса считала его за врага.
В ушах шумело.
— Вот так… — только и смог выдавить он, чувствуя, как в горле собирается позорный, совершенно ненужный сейчас горький комок.
Весь оставшийся путь до общежития они провели в молчании. Алиса не смотрела на него, а Тики старался сосредоточиться только на дороге. Вот она — черно-белая линия, широкая трасса и пятна разметки. А когда подъехали к месту назначения, и мужчина затормозил, девушка все же обернулась к нему и тихо произнесла:
— У меня будет к вам просьба… — она помедлила, словно решала, правильно делает или нет, но в итоге продолжила: — Не приходите больше.
Тики ничего не ответил.
Девушка тяжело вздохнула, криво усмехнувшись, и, скомкано попросив прощения, поспешно выскочила из машины, скрываясь за дверьми общежития.
Было одиннадцать часов вечера, начинали распускаться первые почки, зелёными пятнами раскрашивая улицы, и всё Микку казалось уныло серым.
Кажется, его только что бросили.
Бросили, хотя у них даже ничего и не было.
Тики захотелось громко расхохотаться, закурить и напиться так, чтобы мозги нахрен отшибло. Он ломано ухмыльнулся, вперив взгляд вперёд, в темноту наступающих сумерек, и вытащил сигарету.
Последующая ночь была проведена в компании домашнего минибара, никотинового дыма и каких-то идиотских комедий, шутки в которых были совершенно не смешные, но мужчина всё равно хохотал.
Выходные, если честно, прошли в таком же темпе. Только Тики вызвал нескольких шлюх, надеясь забыться, надеясь выкинуть из головы бледную мягкую кожу и вечные перчатки на тонких руках, пытаясь отказаться от задорных серых глаз и лукавой усмешки.
Но, чёрт раздери, у него всё равно ничего не вышло.
И, наверное, именно поэтому в понедельник Микк снова пришёл в кафе. Заказал по привычке место рядом со сценой, и наблюдал. Любовался. Ловил каждый взгляд, каждый вздох, каждую улыбку и каждое движение пальцев.
На самом деле, Тики был полностью согласен с тем, к чему пришла Алиса: он представлял опасность. Но и Уолкеры представляли опасность не хуже. Особенно этот редиска, про которого даже и вспоминать не хотелось. Но девушке могло сильно достаться, если кто-то из шавок Адама заметит Микка рядом с ней. А потому, вероятно, нужно просто принять это. Принять то, что Алиса была далеко, хотя он мог прикоснуться к ней в любой момент.
И почему ему было так сложно просто прикоснуться к ней?..
Алиса пела, и он чувствовал себя героем ее песни, потому что в песне этой говорилось о недостойном прекрасной девушки ничтожестве. И да, Тики ощущал себя именно этим ничтожеством — бесполезное, никому не нужное существо, которому некому открыть себя, а потому остается только пить, потому что девушка мечты оказалась недосягаемой.
Поезд ушел еще даже до того, как он заказал билет.
Смешно подумать — самый распоследний Казанова, он наконец влюбился по-настоящему сильно и глубоко, но оказалось, что его чувство не стоит и ломаного гроша, потому что слишком многое стоит на кону, да и…
Ну и черт с ним. Все равно вскоре он покинет Японию и больше не вернется сюда. И заказов никаких в эту страну брать не будет.
Никогда.
Когда песня кончилась, и музыка стихла, Тики не стал как собака — как прежде — дожидаться Алису. Он поднялся, оставив свой виски недопитым, бросил на стол деньги и достал из кармана ключи.
Да-да, он пил и он сядет за руль. И нихрена с ним не случится.
Приехав домой, Микк включил музыку — тот самый джаз, который Алиса пела три дня в неделю, который для нее был музыкой мечты и несбыточности (что ж, может, и правда несбыточности) — и упал на кровать даже не раздеваясь.
Кто бы мог подумать, что он окажется настолько сентиментален.
К Уолкерам совершенно не хотелось — Тики был уверен, что увидев раздражающего мальчишку, сразу же даст ему со всего размаху по морде. Потому что он бесил. Сколько же проблем он доставлял лишь своим существованием.
А потому мужчина позвонил Роад, надеясь, что та сейчас не занята, и желая с ней встретиться.
— Что? Приехать к тебе? — всполошилась девочка, испуганно воскликнув. — Конечно-конечно, буду так скоро, как только смогу!
Тики любил свою племяшку. Ужасно вздорную и озорную, но необычайно отзывчивую и заботящуюся о каждом в их маленькой семье.
Роад примчалась через минут сорок, и мужчина к этому времени выкуривал уже вторую пачку, на что девочка сердито ахнула и со всей силы хлопнула дверью.
— А ну хватит рефлексировать! Тряпка ты или Тики Микк?
— Как видно, тряпка, — со смешком поведал мужчина ей. — Ненавижу себя за это.
Племянница возмущенно фыркнула и, тряхнув головой, практически отбуксировала мужчину на кухню, где, отобрав у него спиртное, без сожаления вылила его в раковину и тут же поставила чайник, после вскочив на стул (его милая малышка) и сунув носик в навесные шкафчики в поисках заварки.
Тики знал, что там есть какой-то черный чай (он давно не пил дома чай, а потому не помнил толком), и знал, что в холодильнике остались какие-то полуфабрикаты, к которым он не притрагивался последние два дня. В общем, наверное, его совершенно паршивое физическое состояние (не паршивей морального, впрочем) этим и было мотивировано. Микк почти не ел, а если ел — только какую-то заказную еду, и все больше пил, почти опустошив свой минибар за эти выходные.
Чёрт подери, ему было паршиво. Впервые ему было так паршиво.
И всё из-за какой-то там девчонки с бесовским огнём в серых глазах и неуловимо лукавой улыбкой.
Из-за девчонки, которую хотелось получить всю без остатка.
— Ну что с тобой случилось, дядя? — взволнованно спросила Роад, заставляя Тики взять в руки кружку с горячим чаем, хотя сейчас его ужасно мутило и ему хотелось просто спать, ни о чём не думая.
— Меня бросили. Кажется, — буркнул он, и девочка удивлённо распахнула глаза, ошарашенно уставившись на него.