Неа никогда не заботился о Тики так, как тот о нем. Неа всегда видел лишь Ману. И в эту ночь… Господи, в эту ночь Микк даже повел себя совсем как Мана! Проглотил, снес это, гордый и самолюбивый — то, что его не видели все это время; что чужой призрак стоял за его плечами.
Но Тики ведь не был Маной.
Как Аллен — не был Адамом.
Но Неа боялся с каждым годом всё сильнее — потому что брат становился похож на дядю в незначительных движениях, мимолётных эмоциях, проскальзывающих на его обычно невозмутимом лице, в интонациях, с которыми он произносил ту или иную фразу…
В своей равнодушной холодности Аллен был ужасно похож на Адама.
И Неа пытался всеми силами его растормошить, но ничего не выходило. Целых одиннадцать лет не выходило.
Мужчина вцепился в волосы, желая отодрать их с корнем. Как так вышло? Как так вообще вышло? Почему он не смог помочь Аллену? Не смог облегчить его боль, его страдания, его вину?
А теперь… теперь было уже поздно.
Неа поджал губы, насморочно вздохнув, и зашарил руками по дивану в поисках телефона. Он должен позвонить Тики. Хотя бы просто услышать его голос, а если получится, то и извиниться.
Только Микк трубку не брал.
Все пять раз, что Уолкер ему звонил, не брал.
Неа вслушивался в длинные, растянувшиеся до вечности гудки и, кусая губы, отчаянно желал, чтобы друг ответил. Да чтобы хоть нахрен послал.
Но Тики не брал трубку.
Неа горько усмехнулся, признавая, что именно так ему и надо — за всё то, что сделал. За всё то, чего не сделал.
Что ж… Если брат сам изъявил желание оставить его и не видеть больше — Неа повинуется. Только не полетит никуда, а останется здесь, в их квартире. Она, по правде сказать, конечно, за все эти одиннадцать лет так и не стала окончательно их, чисто-безликая и пустая, но это будет хоть каким-то напоминанием о том, что они вообще были когда-то братьями.
Но сначала нужно извиниться перед Тики. Найти его и извиниться — неважно, простит ли тот. Но Микк… он просто хотя бы будет знать, что Неа жаль. Что Неа не хотел так уязвить и оскорбить его, потому что… Тики был его лучшим другом, и он…
Господи, ну он не был Маной! Как можно было за все проведенное вместе время этого не заметить?!
Мужчина тяжело поднялся и, все также сжимая в руке телефон — вдруг увидит и перезвонит — подхватил со столика ключи от машины.
Надо съездить к Тики домой.
Даже если он его прогонит. Даже если накричит или врежет. Даже если ничего не скажет, а просто захлопнет дверь перед носом.
Неа, чёрт подери, должен был извиниться. Иначе потом вина будет глодать его вечно.
Прямо как после смерти Маны, с которым они поссорились накануне аварии.
Брат всегда был любителем музыки, красиво пел, играл на фортепиано и вообще отличался от сверстников хрупким болезненным телосложением. Он был очень нежным, улыбчивым, сострадательным и стремился утешить каждого с грустным лицом в зоне видимости. Неа, слишком ревнивый, всегда очень остро относился к этому, потому что Мана был намного лучше, намного мягче, намного… просто намного во всём, и из-за этого ему часто казалось, что брат в один прекрасный момент может просто бросить его, оставить.
А в тот день они поссорились из-за какой-то сущей ерунды, совершенно незначительной, и вспыльчивый Неа просто не мог пропустить это мимо, а через несколько часов, в течение которых он успешно игнорировал пытавшегося помириться Ману, случилась авария.
И Уолкер так и не смог извиниться перед братом.
А потому сейчас Неа не хотел терять времени.
До многоэтажки, в которой жил Тики, он добрался быстро — жал на газ так сильно, как позволяли правила, потому что ему казалось, что времени в обрез, что времени не хватает.
Мужчина бегом добрался до лифта, поднялся на десятый этаж и, глубоко вздохнув, нажал на дверной звонок.
Ответа не последовало.
Ни шороха шагов, ничего. Вообще ни звука.
Неа нажал на звонок еще раз. И еще раз. И еще. И еще. Он вдавливал кнопку раз за разом, почти остервенело и совершенно безумно, чувствуя себя совершенно обессиленным и бесполезным.
Машины Тики во дворе Уолкер не видел, хотя тот обычно в гараж никогда ее на ночь не загонял. А ключей от квартиры… У Неа не было. Тики давал ему запасные, но мужчина недавно их потерял (тупоголовый рассеянный мудак) — они все хотели съездить сделать дубликат, но так и не успели. Все как-то… руки не доходили…
Неа вдохнул глубоко и судорожно и тут же выпустил воздух из легких, напоминая самому себе сдувшийся шарик. Неужели Тики уехал? Просто так взял и уехал, ничего не выяснив и даже… даже не врезав ему?..
Ведь Микк вполне мог. Да, успокоил Неа, уложил спать — на обезумевшего от горя придурка рука, видно, не поднялась. Но теперь-то?..
Или… неужели Неа настолько сильно задел его, что тот даже видеть его не хочет?..
Мужчина бессильно застонал, приваливаясь к запертой двери, и зарылся себе ладонью в волосы.
Как же он устал. От самого себя.
Все эти одиннадцать лет он ранил Аллена даже не замечая этого. А теперь… так ранил и лучшего друга, который в итоге и видеть его не хочет.
Прекрасный из тебя получился что брат, что друг, Неа.
Но что теперь делать-то?
Улететь в Канаду не получится: без Аллена делать там было нечего, да и оставлять его здесь одного было бы предательством. Ещё одним. Но они оба были в опасности — пусть пока Адам и не совершил свой ход, но старик мог напасть на них в любой момент, потому что братья оказались совершенно беззащитны.
Правда, что больше поразило Уолкера, так это то, что глава отправил Тики сообщение, в котором разрешал ещё немного повеселиться, потому что Семья их не тронет. Так сказать, разрешил им сбежать, захотел сыграть в прятки.
Микк тогда очень разозлился, в гневе зарычав и опрокинув стул, но Неа-то понимал, что Адам обращался не к нему, а к Уолкерам.
Почему старик не может наконец просто отпустить их?..
Мужчина тяжело вздохнул, ещё раз позвонив в дверь и не получив ответа, и вышел из здания, направившись к машине.
Возвращаться домой он не видел смысла — потому что Аллен не придет, а один он с этим просто никак не справится, но и другого пути у Неа не было.
А вообще — это так мерзко и просто, взять и опустить руки.
Вполне в твоем характере, верно, парень?
Дома было, конечно же, так же пусто, как и прежде. Вещи лежали так, как Неа их и оставил, а потому мужчина просто скинул куртку и обувь, прошел в гостиную, лег на диван и свернулся калачиком.
Рядом уже одиннадцать лет нет Маны, который утешал его прежде.
Рядом никогда не было Аллена, который помог бы ему с этим справиться.
А теперь рядом не будет и Тики, который всегда защищал его и всячески о нем заботился.
Твое детство уже давно кончилось, Неа Уолкер. В нем нет взрослых, наставляющих раз за разом на верный путь, а разбитое состояние и ломота в теле — не самая большая проблема.
Но ты даже это решить совершенно не в состоянии.
Щеки вновь обожгла влага. Ненавидя себя за эту позорнейшую беспомощность, Неа закрыл глаза.
Очнулся он уже оттого, что по квартире разлился вкусный аромат, а с кухни слышалось приглушённое музыкальное мычание.
Аллен? Сон?
Если это и было сном, то мужчина не хотел бы просыпаться. Он ощутил, что укрыт одеялом, и слабо улыбнулся — братишка всегда заботился о нём вот такими незаметными на первый взгляд вещами: по большей части, бытовыми, но оттого не менее прекрасными и тёплыми.
Неа раскрыл глаза и потянул носом воздух.
Не сон.
Это не сон.
Мужчина бросился на кухню и замер на пороге: Аллен стоял к нему спиной, сутулый, уставший, хрупкий и болезненно-бледный, с собранными в хвост седыми волосами, и готовил еду как ни в чём не бывало.
К горлу подкатил тугой комок.
Аллен обернулся к нему, всё такой же невозмутимый, спокойный, мрачный, и обречённо выдохнул:
— Ты не уедешь, да?
Неа молчал.
Он вообще не думал, что сможет не только что-либо сказать сейчас, но даже и с места сдвинуться. Его снова затрясло как заправского алкаша с похмелья, и мужчина все-таки судорожно мотнул головой.