Без боли — не выйдет.
А Тики не хотел больше боли. Ему было уже достаточно.
Алиса пела, и Тики вслушивался, всеми силами пытаясь понять, постичь, как с самого начала не разглядел обман. Ведь грим и парик было видно сразу.
И даже голоса… голоса у них абсолютно не различались. Нередко Тики замирал на месте, когда говорил с Алисой, потому что что-то в ней всякий раз казалось ему знакомым, но каждый раз от отторгал опасные догадки, всякий раз. Строил какие-то теории относительно того, что Алиса и Аллен встречаются, боже мой…
Если бы все в этой жизни было таким простым.
Проблема, очевидно, была именно в том, что Микк слишком мало взаимодействовал с младшим Уолкером. Они же даже и не разговаривали, и редиска постоянно где-то пропадал, когда мужчина зависал у Неа. А ещё он прятал взгляд под чёлкой, сутулился, нервно перебирал пальцы… создавал впечатление забитого жизнью человека, в общем.
Аллен был безжизненным: бледным, безэмоциональным, ледяным, мрачным. Он был похож на приведение иногда — седые волосы, замысловатая загогулина татуировки на лице, отрешённая невозмутимость.
А Алиса… даже сейчас она была недосягаемо прекрасна, и Тики от осознания этого хотелось удариться головой об стол. Руки, шея, ноги, пальцы — всё в ней было совершенно другим и таким же одновременно.
Алиса была Алленом — сейчас это представлялось так чётко, так ясно, так… обречённо-спокойно, что хотелось просто расхохотаться и покинуть кафе, чтобы больше никогда не видеть этого поганого клоуна.
В один из образов которого так просто взял и влюбился.
— Ну как можно злиться и обижаться на нее, Тики? — зашептал ему Вайзли, лукаво щуря глаза и тормоша за плечо. — Посмотри, какая она потрясающая, а? И неужели ты так просто сможешь от нее отказаться?
Отказаться? Просто или сложно?
Господи, как можно заявить свои права на то, чего не существует?
Алиса была прекрасна, верно. Настолько, что ее хотелось стащить со сцены, сжать в объятиях и целоватьцеловатьцеловать до потери сознания.
Но Алиса была Алленом, и это было как… как взаимоисключающие понятия. Тики знал, что это Аллен — там, под маской, знал, что прикоснется к нему, поцелует его. И он… не хотел этого. Он не любил Аллена — такого, каким всегда знал его. Он вообще не чувствовал к нему что-либо кроме неприязни, пока тот был самим собой и не надевал этот чертов рыжий парик.
Интересно, он выбрал рыжий по той причине, что был рыжим в детстве?
На той фотографии он был радостным. Он широко и задорно улыбался, сверкая серыми глазами, обнимая одной рукой длинноволосого Ману за шею, а второй — ероша чёрные вихры хохочущего Неа.
Тики не хотелось думать об этом.
Тики вообще не хотел думать об Аллене и об Алисе — одной из его масок, в которую мужчина так глупо влюбился.
И которую ему всё равно не хотелось отпускать, потому что тонкие запястья в плотных ажурных перчатках, лукавая улыбка на алых губах, бесовской огонь в серых глазах — всё это поглощало его. Привязывало к себе.
Микк пожалел, что всё-таки пришёл сюда. Что вновь увидел её (его), что вновь оказался пронзён потоком ненастоящих, но оглушительно искренних эмоций, что вновь, чёрт раздери, залюбовался мерцанием бледной кожи и ненавязчивыми покачиваниями бёдер.
Музыка стихла как-то внезапно. И столь же внезапно Алиса (Аллен, это Аллен) соскользнула со сцены, торопливо направляясь к столику Тики и Вайзли.
Младший, увидев это, радостно засиял глазами и тут же подорвался со своего места, расчетливый сукин сын.
— Добрый вечер, леди, — подобострастно поклонился он смутившейся девушке (это парень, переодетый в девку парень) и заулыбался. — Тики, я такси вызову. Не скучай.
Какая уж тут скука, иронически подумал мужчина, провожая его насмешливо-мрачным взглядом. Если бы ты знал, Вайзли, кому в пояс кланяешься и кого кличешь «леди» и «восхитительной».
Аллен присел за стол, глядя на Тики внимательно и виновато, и в каком-то как будто волнении облизнул губы.
— Я… полагаю, мне нужно извиниться… — выдавил он, пряча глаза и вздыхая, и нервно заломил тонкие пальцы, как прежде закутанные в перчатки. Пальцы, на которые Тики всегда засматривался, которые хотел целовать и поглаживать.
Это были не пальцы Алисы, а пальцы Аллена Уолкера, который все это время его дурил. И вряд ли такое можно вообще простить.
— Смотри какая штука, а? — невесело отозвался Тики. — Помнишь, я тебе про Уолкеров говорил, Алиса? — девушка (юноша) вздрогнул (а), и мужчина растянул в резиновой улыбке губы. — Говорил, что старший — мой лучший друг, а младший — заноза в заднице? Оказалось, эти двое друг друга стоят.
Аллен тут же прекратил заламывать пальцы и вскинулся.
— Хватит, Тики… — выдохнул он, и эти напомаженные губы… Это были губы Алисы, черт побери. — Я… Неа очень волнуется за тебя. Он… хочет поговорить, объяснить, и я… тоже хочу объяснить.
Что объяснить?..
То, что ты — Аллен, но у тебя мимика, жесты и голос девушки, в которую я влюблен? По какой такой причине ты и есть девушка, в которую я влюблен?
Тики показалось, что сейчас он сойдет с ума.
— Зачем ты вообще вырядился девкой? — грубо обронил он, и Аллен вздрогнул, вскинул на него серые глаза, обрамлённые пушистыми чёрными ресницами.
Юноша закусил нижнюю губу в том самом жесте, в котором Алиса закусывала её последние несколько встреч, и вдруг сухо усмехнулся, вновь покрываясь уже своей ледяной стеной мрачности и невозмутимости.
И это вызвало в Микке такой диссонанс — ироничный взгляд, ядовитый изгиб губ и болезненная нежность, подчёркнутая воздушной вуалью и плотными ажурными перчатками, — что он даже замер на мгновение.
— Смотри какая штука, — с мрачным весельем передразнил его Аллен. — Неа так не любит музыку, потому что она напоминает ему о Мане, что даже запретил мне заниматься ею. Вот и пришлось изгаляться, — пожал он плечами в своей обыкновенной безразличной манере, однако ужасно напряжённый, и выдохнул, прямо смотря сглотнувшему Тики (отчего-то совершенно оглушённому) в глаза: — Ты можешь ненавидеть меня, а ты, скорее всего, именно это и делаешь, но, прошу, послушай Неа. Ты очень нужен ему, — проговорил юноша, поджав губы, уже на разговорной форме языка, избегая слишком сложных конструкций и становясь в этом самым настоящим Алленом, в меру вежливым, но и одновременно грубым.
— Ему нужен ты, — припечатал Тики, сверля его сердитым взглядом и предпочитая не напоминать о том, что напоминает Неа о Мане так же, как музицирование, пожалуй. — Я-то как-нибудь разберусь — я взял ответственность и буду нести ее. А вот что делать с тобой — непонятно. Потому что сорвался Неа из-за тебя.
— Что-то незаметна твоя ответственность, — ядовито обронил Аллен, откидываясь на спинку стула и скрещивая затянутые в перчатки руки на груди. Платье протестующе зашуршало. — Где ты был эти дни, а?
— А ты мне не женушка, — хмыкнул мужчина, отзеркаливая его позу, — но если так хочешь знать — я пьянствовал и трахался до беспамятства. Надо же раны как-то зализывать. И вот я здесь, как видишь, жив и здоров. Это все?
— Нет, — Аллен нахмурился и поджал губы. Эти блядские напомаженные губы — губы Алисы, которые хотелось целовать не переставая. — Сейчас ты поедешь к Неа, и вы с ним поговорите.
— Только после того, как поговоришь с ним ты, — передернул плечами Микк, потягиваясь (ломота в теле еще ощущалась) и беря со столика чашку с чаем. — Ну что, поехали? Переоденешься или прямо так, Алиса?
Аллен вдруг опустил голову в правому плечу и улыбнулся ну совершенно сладко, так, как ещё никогда не улыбался, так, что захотелось выбить этой бляди все зубы, так, словно уже в чём-то выиграл.
Он предвкушающе хохотнул, подаваясь вперёд и опираясь локтями о столешницу, и с ехидной, даже язвительной ухмылкой выдохнул:
— Тогда ваша очередь, потому как я уже поговорил со старшим братом, уважаемый господин Микк.
И — встал из-за стола, зашуршав складками платья, после чего сразу же направился к гримёркам.
Тики проводил его мрачным взглядом и дернул уголком губ в пародии на саркастическую усмешку. Ну-ну, поговорили они с братом. Замечательно поговорили, как видно, если этот редиска до сих пор тут девкой по сцене скачет.