— Ах, падший ангел со стеклянными ногами. Обожаю падших ангелов. Был ли он облачен в белое кружево? А его белоснежные крылья затрепетали вот так, когда он потерял свои пальцы на ногах? — Джордж бешено замахал руками.
— Хорошо, выкладывай свою тайну. Почему ты валяешь дурака?
— Я дам тебе намек. Белизна.
— Мне не нужен намек. Я хочу знать суть.
— Скажу за ужином. Мы с Хэнком скажем. — Он выпорхнул из двери на трепещущих крыльях.
Передавая мне сервировочное блюдо с едой, Джордж ухмыльнулся подобно чертенку.
— Вот, Клара. Съешь несколько белых картофелин. Они подойдут к твоей белой рыбе и цветной капусте.
— Джордж имел какое-то отношение к сегодняшнему меню? — обратилась я к Мерри.
Она воздела руки к небу:
— Вообще никакого. Вы же знаете, картошечка — мое любимое блюдо.
— Я не верю тебе. Должно быть, все это подстроил Джордж. Хорошо, Пак, теперь, когда у тебя есть аудитория, расскажи, что кипит у тебя внутри.
Он прожевал кусок, глотнул воды, встряхнул свою белую салфетку и вытер ею рот.
— Хэнк и я едем в Белый город.
Я была озадачена.
— Он имеет в виду выставку в честь Колумба, — пояснил Хэнк.
— Не может быть! Правда?
— Ее прозвали Белым городом, потому что здания красят, чтобы они выглядели как алебастр, — рассказал Хэнк. — Болото в окрестностях Чикаго превращают в каналы, бульвары, застраивают башнями, классическими арками и фасадами. Я только что получил пресс-релиз и буду писать об этом.
— Тогда истинная правда то, что говорит мистер Тиффани. Величайшее собрание художников…
— С пятнадцатого века, — подтвердил Хэнк. — Около шестидесяти пяти тысяч экспонатов.
— Среди которых будет и ваша часовня, павлины и все прочее, — добавил Джордж.
— И мой витраж с Христом! И витраж с фламинго. И вы увидите все это в смонтированном виде. Умираю от зависти.
— Не забывайте об экстравагантности «Тиффани и Ко», — просветил нас Хэнк. — Отец и сын соревнуются на мировой сцене. Определенно мне стоит написать об этом для «Сенчури мэгэзин».
— Если мы успеем вовремя закончить работу.
Сомнения не переставали терзать меня, так что каждый день я оставалась на несколько часов на переработку. Однажды вечером в начале июня, когда вернулась домой слишком поздно, чтобы успеть поужинать, Дадли и Джордж играли на своих цитрах новую популярную мелодию «О, моя дорогая Клементина». Джордж потащился за мной до самой комнаты, распевая:
— Блестяще. Когда вы дебютируете в Карнеги-холл?
— Пока Хэнк и я будем пребывать в Чикаго, Дадли отправится в Париж, так что я попросил моего брата Эдвина время от времени присматривать за тобой.
— Огромное спасибо, но я не нуждаюсь в надсмотрщике за моей деятельностью.
— Ого-го-го. Почему так раздраженно?
— Я прекрасно обойдусь и без ваших дуэтов на цитре, без этих серенад, которые ты и Дадли распеваете друг другу из разных углов гостиной.
Джордж скорчил такую гримасу, что вынудил меня расхохотаться. Он всегда мог заставить меня рассмеяться, как бы я ни устала. Я уселась за свой комод перед зеркалом, приметила лиловатые круги под глазами и вытащила шпильки из шиньона. От них одна головная боль. Джордж подобрался ко мне сзади, распустил мне волосы, взял мою головную щетку и прилежно расчесал их.
— Это единственное, на что ты способен. Расчесывать волосы.
— Ты работаешь на износ.
— Все так поступают. Практически уже лето. Что я, по-твоему, должна делать?
— Как раз то, чем ты и занимаешься, сердце мое.
— Мистер Тиффани поставил перед нами слишком тяжелую задачу. Он задумал слишком много и теперь гонит, чтобы выполнить все это.
«Союз стекольщиков и стеклорезов» начал забастовку, а мозаики на арках и колоннах часовни, как и крышка из свинцового стекла на крестильной купели, не были закончены. Некоторые стекольщики хотели бы сохранить преданность мистеру Тиффани, но профсоюзная солидарность взяла верх. Например, Джо Бриггз, прекрасный мозаист, трудился бы ночи напролет, если бы мог выйти на работу, а Фрэнк, глухонемой уборщик и посыльный, остался бы с ним на подхвате. Я показала мистеру Белнэпу, как накладывать куски стекла, но что мог один человек сделать для работы, выполнение которой требовало двух десятков людей?