Старик из соседнего дома сказал ей, что Зерицкий разведен и живет один. Этим он, похоже, хотел сказать ей — подозревала Вуд, — что четкого распорядка у него нет и что он приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Очевидно, Зерицкий часто уезжал на несколько дней в Маастрихт или Гаагу собирать информацию для своей научной работы или просто потому, что ему хотелось размять ноги и исследовать новые маршруты вдоль течения Геля.
— Я это не к тому, чтобы вас разубедить, — прибавил старик с волосами цвета белого мрамора и румянцем, похожим на след от пощечин, — но если он не знает, что вы здесь, не советую вам его ждать. Говорю вам, он может вернуться через несколько дней.
Мисс Вуд поблагодарила, вернулась к машине и склонилась к окошку водителя:
— Можете ехать куда хотите, но вернитесь сюда в восемь.
Машина уехала. Вуд нашла подходящее место, уселась на траву, облокотилась о ствол дерева, ощущая через легкую куртку неровности коры, и принялась за тяжкое дело — ждать, пока пройдет время.
В любом случае ей нечем больше заняться, а когда на кону стояла работа, ожидание не раздражало ее. Больше того, этот перерыв с птичьим пением и пряно пахнущим ветерком был ей приятен. Она допила сок, спрятала пустой пакетик в сумку и достала другой. Оставалось только два, но ей нужно было пополнить запасы жидкости. Она чувствовала себя все слабее и слабее, за преградой из темного стекла очков глаза ее закрывались, и временами она клевала носом. Какое-то неопределенное время — может, два дня, может, больше, — она уже не ела никакой твердой пищи, но, несмотря на это, вовсе не ощущала голода. Однако за термос с кофе готова была заплатить на вес золота. Стало жарко. Она сняла куртку и положила на траву. Но в одной майке ей было прохладно.
Она не задумывалась, приедет ли Зерицкий вообще. Она просто не думала ни о чем. Знала только, что будет ждать до тех пор, пока больше ждать будет нельзя. А потом вернется в Амстердам.
Она потягивала сок, а ветер трепал ей волосы.
16:20
— Секция два, все чисто.
— Секция три, порядок.
— Секция четыре, все чисто.
Слушая монотонную перекличку охранников в динамиках, Босх не думал о Художнике. Вообще-то он задумался о цирках. В детстве он почти не бывал в цирке, потому что папе Винсенту они не нравились. Поход в цирк был не лучшим результатом, на который стоило употребить подручные средства. Но каждый ребенок когда-нибудь попадает в цирк, хоть в какой-нибудь. Очередь дошла и до Босха. Тем не менее удовольствия он не получил: от рискованных акробатических трюков до свирепых тигров в клетках, от клоунов с перепачканными кремом лицами до целлулоидных фокусов факиров — все показалось ему жалким и убогим.
Сейчас он был еще в одном цирке. Аттракционы иные, но здесь есть зрители, шатры, фокусы и дикие звери. И все казалось ему столь же убогим.
Он находился внутри одного из вагончиков, отведенных отделу охраны. По сторонам «Туннеля» стояли шесть вагончиков, расположенные так, чтобы оставалось место для проезда фургонов для перевозки и эвакуации картин. Каждую пару вагончиков занимал один отдел: искусства, ухода за картинами и охраны. В вагончиках отдела охраны через закрытую систему телевизионного наблюдения следили за предназначенными для выставки секциями «Туннеля», входом, выходом и центральной площадью, с которой будет производиться вывоз картин. Из вагончика «А» контролировались первые шесть картин, стоявших в первой части «Туннеля»; из вагончика «Б» — остальные семь. Этот вагончик был припаркован поблизости от музея Ван Гога, и Босх сидел внутри него.
Камеры, снимавшие Музеумплейн, показывали зрелище, при виде которого, по мнению Босха, Поль Бенуа, несомненно, потер бы руки. До открытия оставалось полтора часа, а хвост блестящих зонтов уже огибал «Рийксмузеум» и доходил до Зингелграхт. Некоторые ждали на месте с раннего утра или даже с вечера, стоя перед первым контролем безопасности с билетом в руке. Полиция установила кордон вдоль Музеумстраат и Паулюс Поттерстраат, чтобы не допустить беспорядков. Несмотря на это, опять же к радости Бенуа, и там, и там беспорядки были: члены НГД и других организаций — противников ГД-искусства размахивали плакатами и выкрикивали лозунги против Фонда. Неподалеку от «Туннеля» на занятых съемочными группами телевидения площадках вздымали микрофоны несколько комментаторов.
В резком контрасте с этими изображениями мониторы с сигналом из «Туннеля» передавали тишину. Некоторые картины уже установили, но в случае с другими, например, с «Христом», работа еще не закончилась. Пока Густаво Онфретти распинали, Босх наблюдал за игрой фонарей и бликов света. Уже более четырех часов тело Онфретти подвешивали к деревянным прямоугольникам с помощью какой-то прозрачной крепежной ленты. Он должен был замереть в точной позе, написанной ван Тисхом, и это явно требовало многочисленных усилий. По сравнению с этим «схождение» будет простым делом. Когда свет фонарей попадал на почти обнаженное тело, на экране вспыхивали молнии.