Те же, кто попадал на заводы и фабрики, были обречены. Особенно, если это было военное производство. Чтобы передать через фильтр цензуры весточку о своих умерших земляках, узники писали: "… поехала к своей тетушке или дяде …" и указывали имя давно умершего родственника. Матери рыдали, получив такое письмо.
Сейчас многие историки пишут о том, насколько приблизительно учитывались наши потери, особенно такие.
Глава 5
Пётр
Тихой осенней ночью, вышедший из окружения под Уманью, майор Кравченко с осторожностью пробирался к сестре на Хутора. Долго высматривал их зарослей посадки, нет ли патрулей. Тихо, стараясь оставаться в тени сумерек, продвигался от дерева к дереву. Хутора всегда были самой зеленой частью города, почти у каждого дома палисадник с кустами. Листья ещё держались, это радовало.
К дому сестры проник через огород, долго прислушивался сидя у окна. В доме было тихо, мигал слабый огонёк свечи. Петр решился постучать тихо по стеклу, выходившему к огороду. Окно приоткрылось, и испуганный голос сестры выдохнул:
— Кто здесь?
Брат прижал палец к губам и придвинулся к раме. Миля охнула и бросилась в сени. На крыльце оглядела двор и тихонько прошмыгнула к боковому окну:
— Братик, родненький, живой… худющий какой… сейчас я…
Несколько дней Пётр просто отсыпался. Смыв с себя всю грязь, забрался на чердак и отключился, слышал сквозь сон, как сестра приносила поесть, укутывала старым кожухом. Наконец, вечером, спустился вслед за сестрой. Отстраненно подумал: хорошо, что лестница на чердак прямо из сеней, никто не увидит. Курить хотелось нестерпимо. Миля вытащила из печи чугунок с картошкой и шкварками и стала рассказывать:
— Когда стало понятно, что наши уходят, решила разобрать давно заложенный проход из кладовки на задний двор. Кирпич был битый, с разбора старых построек, почти без раствора — поддавался легко.
В самом начале оккупации, ещё в октябре, Меланья поймала себя на мысли, что теперь ей страшно выходить на крыльцо, отлично просматриваемое от калитки. Капитальных заборов жители Хуторов не ставили, почти у всех обычный штакетник. Идешь по улице к колодцу и здороваешься со всеми соседями, кого во дворах видно.
— А теперь мало ли кто на улице окажется. Фашисты сюда редко заглядывают, а полицаи так и шарят у кого самогон и закуску стрясти. Лучше лишний раз не показываться на глаза. Я поэтому и ставни на улицу не каждый день открываю.
К счастью старое, но крепкое дверное полотно так и осталось висеть на петлях. Каменщик предлагал его снять, тогда Меланья решила, что нет смысла доплачивать за эту работу. Меньше сквозить будет в щели. С приходом немцев, постепенно разобрала кладку и теперь благодарила себя за предусмотрительность.
Снова остро захотелось курить. Запасливая Миля достала старенький кисет, проворчала:
— Иди уж через кладовку, за сараем спрячься.
Между сараем и курятником, где свесы крыш соединялись, была ниша, удобная для хранения дров. В конце лета Миля перетаскала большую часть дров в сени. Решила, что поскольку входной дверью теперь лучше пользоваться изредка, то и места в сенях теперь столько не нужно. Полупустая дровяная ниша отлично защищала от ветра и дождя. Благодаря ветвям росших неподалёку старых вишен, разглядеть это укрытие было сложно.
Петр Онуфриевич курил, сидя в этом закутке под развесистыми, почти облетевшими вишнями и думал, что же делать дальше. Пока выбирался, запретил себе загадывать, сконцентрировался на мысли — только бы дойти.
Самокрутка быстро закончилась, поэтому в сумерках ничто не выдавало его присутствия. Низенький плетень отделял от соседнего огорода Новиковых. Вот и сегодня красивая грустная женщина вышла в сумерках с корзиной, стала снимать высохшее белье. Петр уже видел её из чердачного окошка, хотел спросить у сестры, но промолчал. "Не о том думаешь, майор", — горько осадил себя.
Посоветовавшись с сестрой, решил вспомнить своё сапожное ремесло, как-никак трудился подростком в сапожной артели. Руки должны помнить, да и инструмент где-то в доме оставался.