— Не вздумай! Отряды карателей и полицаев направили именно в ту сторону.
— Ну и что? Возьму немного вещей, якобы для обмена — многие из города ходят в Карабиновку за продуктами. До войны было зажиточное село. Значит не всех смогли уничтожить в декабре.
— Это же опасно и далеко!
— Документы у меня в порядке, ты же знаешь, квартальный зарегистрировал у сестры, как списанного по ранению инвалида.
— Ладно, вижу тебя не убедить, постараюсь поехать с рабочими в ту сторону и быть поближе к Карабиновке, скажу Лехлеру, что этот участок дороги на Новомосковск требует срочного ремонта.
— Ну что ты, зачем…
— А если тебе в лесу попадётся провокатор? Из местных? На нём же не написано, что он из отряда.
— Сразу видно, что ты не представляешь, что такое схрон в лесу. Отличить человека укрывающегося в схроне легко по прокоптившейся у костра одежде. Даже если прятать костер в яме или на дне балки, запах от продымившегося лапника впитывается в телогрейку и отличается от запаха очага в хате. Финны это хорошо умели унюхать.
— Ну, а если тебе удастся встретить нужного человека, не факт, что тебя не примут за провокатора.
— Не бойся, я умею быть убедительным, майор, как-никак.
— Ну да, "цельный майор", как уважительно говорил наш интендант в Чернигове.
— Ага, — Пётр ободряюще улыбнулся Кларе.
***
Весь день прошёл в тревоге на Новомосковской трассе. Машинально давала указания, пристально следила за окрестностями. Даже староста бригады ремонтников напрягся, с чего такой контроль. Может, ожидается приезд немецкого чина.
Вернувшись в жандармерию, ответила Лёхлеру невпопад. Он заметил, что выглядит помощница неважно.
— Фрау Клара, вы здоровы?
— Да, спасибо, просто не смогла уснуть.
— Такие экзекуции не для женских глаз. Вам не стоило туда ехать, нужно выпить и поспать, я отпускаю вас домой.
— Спасибо, меня знобит, целый день провела на трассе, просто замерзла.
— Я скажу моему шофёру отвезти вас, — Лёхлер взмахнул рукой — жестом, отсылающим лакея.
— Благодарю вас.
"Скорее, скорее домой, может Пётр уже вернулся".
Но в его комнатке, выходящей окном на огород, свет не горел. Клара простояла у плетня до темноты. Изредка на ситцевой занавеске в кухне появлялся силуэт сестры Кравченко.
— Мама, мама, ну где ты? Почему мерзнешь тут? Целыми днями тебя не видим, — Виктор тянул её за рукав.
"Да, в самом деле, в последнее время я прихожу редко, когда дети уже спят, так нельзя".
Ещё одна бессонная ночь.
Кравченко вернулся под утро. Замерзший и печальный, не удалось предупредить. Лес, словно вымер, даже местных не видно. Всё до последней ягодки собрали ещё летом, за дровами и хворостом так далеко не углубляются.
Увидела в ставшем таким близким окне язычок керосинки, Клара тихонько выбралась из спящего дома. Пётр курил у плетня, замер, услышав её осторожные шаги.
— Ты что? Почему не спишь…
Клара скомкала его шарф:
— Господи, как хорошо, что ты цел.
Пётр перешагнул низкий плетень, неловко погладил её по голове:
— Ну что ты… что со мной станется, зря только попёрся без толку. Время уходит, а я тут отсиживаюсь. Пойду на рынок, потолкаюсь среди людей, может, кого из знакомых увижу.
— Что с тобой делать? Как ты можешь узнать, кто, чем дышит? Скажешь лишнее, донесут, многие знакомые знают, где живёшь.
— Отсидеться не выйдет, тем более мне, кадровому офицеру, наши ведь спросят, за липовой инвалидностью не спрячусь.
Пётр Онуфриевич тех, кто предпочитал отсидеться и не высовываться, не осуждал, но в разговорах иронично называл таких "тюря". Но по поводу партизанских отрядов в лесу как то высказался Кларе:
— Чушь несусветная партизанить в нашей местности! Разве это лес! От карателей в таком не укрыться. Как же мало толковых командиров. Ты не представляешь, какие зелёные юнцы приезжали на командирские курсы. А сколько их осталось в финских лесах в безымянных могилах. Если бы сюда в подполье успели направить, хотя бы пару тех, кто был на Финской, таких огромных потерь в схватках с карателями удалось бы избежать. А история с несчастными пленными, оставленными в лесу, просто преступна. Зачем было освобождать из концлагеря и тащить в лес измождённых людей в такие морозы.