***
Паспортист
Идея выдать новые паспорта всем, кто оставался в городе для подпольной работы, возникла перед самым отступлением наших. Писарь Канавкин чётким почерком заполнил новенькие книжечки, ещё пахнущие типографской краской. Новые фамилии подпольщиков, придуманные конспираторами, должны были обезопасить на случай, если доброхоты из числа обиженных захотят написать доносы. Место жительства так же предполагалось сменить, хотя, затеряться в маленьком городе затея трудная.
При коммунистах карьерные амбиции писаря не находили отклика в начальственных душах. Несмотря на частую смену начальников паспортного стола, его продолжали держать, всего лишь, писарем. Да, восхищались его феноменальной памятью, покровительственно похлопывали по плечу, даже качали восхищенно головами — но и только. Казалось, жалкий стул писаря прирос к нему навечно.
Руководство считало, раз писарь не член партии, то и руководить ему не по рангу. Окончательно нервы сдали, когда очередным начальником Канавкина назначили совсем сопляка. Спасала водка.
"Оперативный работник", — презрительно цедил писарь, опрокидывая на кухне очередной стакан.
Приказ немедленно эвакуироваться после оформления новых паспортов Канавкин проигнорировал, затихарился в доме, ожидая немцев. Уставшая от пьяного хамства, жена давно уехала к родственникам. Последний год писарь жил бобылём.
"Ну, теперь пришло моё время, — рассматривая в неплотно прикрытые ставни, входящие в город подразделения фашистов, потирал Канавкин потные ладони. — Немцы, народ точный, оценят мой талант. А за такой подарочек, как списки новых паспортов, тем более".
Бывший тихий счетовод городского управления по заготовкам зерновых "ЗаготЗерно" неожиданно был назначен оккупационными властями председателем городской Управы. Народ диву давался — тихий невзрачный человек, в залоснившихся нарукавниках, сутуловатый, с тонкими узловатыми пальцами, легко скользившими по счётам, никак не вязался с образом солидного "головы" Управы. И вдруг — такой карьерный взлёт!
Узнав об этом назначении, Канавкин воодушевился, настал его час.
В ортс-комендатуре (военные комендатуры нацистов в районных центрах) к писарю проявили вежливый, но вялый интерес. Белобрысый немецкий переводчик, мягкотелый, разленившийся на штабной работе, равнодушно слушал чудаковатого, явно пьющего мужичонку, настойчиво повторявшего:
— Русиш аусвайс!
Брезгливо отодвинувшись от сивушного амбрэ, пробурчал:
— Герр Лёхлер занят. Ви, — ткнул пальцев в писаря, — явиться со списком сюда. Завтра! — махнул рукой. — Я воль? Гут.
Канавкин разочарованно кивнул. Ничего не оставалось, как явиться завтра.
"Но ведь не выгнали, а пригласили прийти!" — приободрился предатель.
Оставленный для подпольной работы, Степан Прибер увидел писаря, выходящего из ортс-комендатуры, с довольным выражением лица и похолодел. Сомнений не оставалось, для чего этот человек остался в городе.
"Медлить нельзя, — решил Степан, — как узнать, что эта сволочь успела наплести немцам?"
Тихонько увязавшись следом, Прибер довёл паспортиста до самого дома. Сумерки окутали запущенный садик у дома и палисадник за калиткой. Со стороны улицы окна так и остались, закрыты ставнями. Степан решил обойти квартал и огородами пробраться к дому с другой стороны. Сумерки сгустились. Окошко со стороны огорода слабо светилось.
Подпольщик осторожно подкрался и заглянул сбоку в окно. Это была кухня. Канавкин сидел за столом у окна и привычным движением опрокидывал стакан. На доске перед ним было порезано сало и луковица, а рядом разложены листки бумаги. Писарь закусывал и неторопливо добавлял в список всё новые, и новые фамилии. Ему не нужно было сверяться с картотекой, отправленной в тыл, вся информация прочно засела в памяти.
"Да-а, урод, твою бы память, да на благое дело", — зло подумал Степан, — если пишет списки, значит, фрицам ещё ничего не успел передать. До утра эта шкура дожить не должна".
Степан притаился в зарослях кустов сирени и думал, как сделать это наверняка: "Придётся ждать, когда "труженик пера" наклюкается и его сморит сон". Канавкин трудился часа два. За это время окончательно стемнело, редкие прохожие исчезли, а патруль на эту тихую улочку забредал редко. Прибер замерз и тихо проклинал трудолюбивого предателя.