Клара (играет, содрогаясь от рыданий). Заведомо рассчитанной чередой деторождении ты вновь и вновь сводил на нет мои скромные творческие успехи. Ты даже оставил без внимания в своем журнале мой фортепьянный концерт, опус 7. Зато прямо-таки гимн пропел этому Стерндейлу-Беннету. Тогда как извлекаемые мною звуки всегда были овечьим блеянием, взывающим к тебе, любимый! А ведь хороший пианист тоже самоценен как творческая личность! Самоценен! (Маленькая Мария елозит на шее Комманданте до тех пор, пока оба не падают. Женщины спешат на помощь, раздаются крики: Вы не ушиблись! Мой Комманданте! Господи, спаси и сохрани! и т. д. Только Карлотта по инерции совершает балетные телодвижения, на полу — прямо-таки клубок тел. Клара в экстазе играет сонату Шумана, Роберт захлебывается от ярости.)
Роберт. Прекратить! Точка! Долой это убожество, эту чужесраную белиберду! Дерьмо! Дилетантизм! Дешевка! Жалкий перепев! Писк бессилия! Страх за творческую потенцию! Пуританская стерилизация мозга! (Громко блюет прямо в центр стола. Комманданте, брезгливо пятясь, отползает в сторону Клары, он шокирован и обескуражен.)
Комманданте. Снизойди, дорогая, к моим мукам и душевной буре. Можно, я поцелую тебя подмышку? А?
Клара (торжествуя, играет Шумана). Верность до гроба! Ты слышишь? Слышишь, как вдохновенно я играю твою фа-диез-минорную сонату!
Роберт (вырвавшись, вновь бросается к Кларе). Дьявольская музыка! Дайте мне прежнюю музыку. Ну пожалуйста. Дайте новую вещь! Которую играла другая дама!
Клара. Но эта якобы новая вещь с большой бородой, Роберт!!! А это — твоя фа-диез-минорная соната!
Роберт. Тварь! Исчадие! В этой гадкой музыке нет и намека на присущую мне буйную мощь! Букет для новобрачной!
Клара (играет). Но Роберт… ведь это твое оригинальное сочинение, оно написано тобою в свое время… хочешь взглянуть на ноты. Вот они, Роберт! Брайкопф и Хэртель, Лейпциг. Черным по белому! Соната фа-диез-минор Шумана. Читай, Роберт.
Роберт (доходя до белого каления). Ах ты, каналья! Женщина! Фальшивая монета! Фальсификаторша! Вандал-ка! Губительница духа! Душительница творческих порывов! (Плачет.) Музыкальное наследие — тяжкое бремя. Разве ты не видишь (неожиданно спокойно и с горечью), Клара, как несутся вскачь мои мысли? Движущий механизм заключен в них самих! Я ничего не могу поделать! Ничего! (Тормошит ее, она в отчаянии продолжает играть.)
Мария (издалека). Оставь маму. Пусти ее, папа!
Клара (устало). Помогите!
Роберт. Прекратить!! (вновь теребит ее).Все, детка! Довольно!!
Клара (спокойно). Ты называешь меня деткой, это мило, но если ты мыслишь меня ребенком, то уверяю: ты ошибаешься!
Роберт (устало ворочая языком, срывая Клару с табурета). Я хочу вновь услышать свое сочинение, которое в безупречном темпе играла прекрасная дама! Не этот звуковой хлам!! Скорее всего, это одна из твоих дерьмовых поделок! Тьфу! Тьфу ты черт!
Клара. Роберт, лишь то, что здесь играла я, написано тобой. Это твоя фа-диез-минорная соната!
Роберт (борется с ней. Остальные образуют безмолвный круг. Санитары не вмешиваются, но готовы к действию).
Милый дом, неподалеку от города, счастливая и тихая наша с тобой обитель. Ты, разумеется, могла бы лелеять свое искусство. (Хрипит, так как Клара начинает душить его.) Но не столько для всех и ради заработка, сколько для нескольких избранных, прежде всего для меня! И во имя нашего счастья! (Хрип становится все сильнее.)
Клара (кряхтя от напряжения). Скажи мне одно: почему ты избегаешь упоминаний обо мне в своем дневнике? (Все крепче сжимает пальцы).
Роберт (полузадушенно). Ту прежнюю… моя голова… ой… Больно… Ломит… Голову ломит… Художественные плоды… вызревают вне женщины… ибо она предназначена лишь для телесных… потому что… женщина… сама природа (умирает, задушенный Кларой).
Клара (поднимаясь из последних сил). Ловкие, хорошо тренированные и методично вышколенные пальцы тоже кое-что значат. Это уходит корнями в вязальное, вышивальное и швейное искусство. (Рассматривает свои пальцы, сжимает и разжимает их, как требуют упражнения на гибкость. Вокруг мертвая тишина.)
Клара (устало). Мужская гениальность — мертвый ландшафт. Ночное кладбище. (Медленно опускается занавес.)
Эпилог
Та же комната, что и в первой части, только у одного из высоких окон — подобие альпинария (с заостренной вершиной) из каменных блоков. На вершине — крест максимально возможной высоты. На горе растут горечавка, рододендроны и эдельвейсы. У подножия сидит Клара, положив на колени голову задушенного ею Роберта. Но никакой католической траурности! На Кларе — национальный наряд жительницы Южной Германии. Оба санитара наблюдают за ней на некотором удалении. На них бриджи, белые гетры и коричневые рубашки. Остальные персонажи свободно располагаются вокруг. На них шикарные костюмы горнолыжников, дорогие мохнатые шапки и свитера. Только Комманданте по-прежнему облачен в униформу Аэли тоже не сменила одеяния. К стенам прислонены лыжи. На вершине кое-где белеет снег! Свет падает так, что вершина и крест как бы озарены сиянием. Все в целом отдает китчем!
Клара (обращаясь к голове Роберта). Я изумлена твоим духом, всей новизной «Крейслерианы», например. И твоей великой фа-диез-минорной сонатой, от авторства которой ты так грубо отрекся. А знаешь, я иногда пугаюсь тебя, неужели, думаю, он и вправду стал твоим мужем?
Комманданте. Впервые в жизни присутствую при излиянии одного из тех редких женских чувств, которые подобно великолепной и ужасной вспышке молнии озаряют серый и переменчивый небосклон любовных связей человека. (Над альпинарием мелькает молния.) Мне до этого нет дела.
Клара. Временами мне приходит в голову, что я не способна удовлетворить тебя, но именно поэтому ты всегда будешь любить меня! Однако я, по крайней мере, понимаю все, и твою музыку, а это уже счастье (целует голову).
(Еще одна вспышка молнии над вершиной, тихий, пока еще приглушенный раскат грома.)
Луиза (к Аэли). Через полчаса отходит мой поезд, а полицией все еще и не пахнет.
Аэли. Потерпи, дорогая! Мы несколько на отшибе, а сегодня опять парад.
Клара. Меня охватывает совершенно новое чувство, призванное мною самой. То, что происходит в душе художника, он тут же пресуществляет в свое произведение. Он все переживает глубже, чем обычный человек.