В отечественной литературе оценки Кларендона как историка столь же диаметральным образом отличались. Автор раздела по английской историографии в учебнике, вышедшем в 1967 году, Н. А. Ерофеев видел в нем представителя «крайне правого, монархического лагеря», сформулировавшего крайне примитивную ультрареакционную концепцию, которая «весьма несложна» и сводится к тому, чтобы «вычеркнуть само понятие революции из истории Англии», вкупе со стремлением оправдать собственную политическую деятельность [140, 43]. Автор другого учебного пособия, опубликованного в 2009 году, Н. С. Креленко отмечала, что Кларендон, будучи близок к традициям политической школы Макиавелли, «обладал даром наблюдать и обобщать свои наблюдения, оставил действительно бесценные характеристики тех, кто тогда „делал историю“». Она видит в нем предшественника Просвещения: «В отличие от многих современников Кларендон не уделил особого внимания религиозному фактору в событиях эпохи гражданских войн. Ведь это было общество, мыслившее категориями и понятиями, взятыми из Библии, и объяснить биение пульса общественной жизни без учета этого фактора трудно. По сути Кларендон в своем отношении к религии предвосхищает просветительский подход к этому вопросу. Этот сугубо рационалистический подход сделал Кларендона автором, вполне приемлемым в глазах „философствующих историков“ XVIII в.» [123, 34–35; 124, 38]. Вряд ли можно согласиться с тем, что вопросы религии были для него вторичны: сама интерпретация гражданской войны строится во многом на неприятии им пресвитерианства и католичества. Забота об интересах англиканской церкви, в том числе материальных, всегда была для него приоритетной. Выступая в Конвенционном парламенте, он говорил: «Всемогущий Бог не стал бы тратить столько средств и сил на такое избавление, если бы не делал это ради церкви, весьма для него приемлемой». К. Хилл заметил по поводу этой фразы, что «аргумент о допущении Богом больших издержек был, должно быть, весьма приемлемым для его аудитории» [146, 293]. В то же время он действительно прорабатывал некоторые идеи, оказавшиеся затем в багаже Просвещения, и одно это не позволяет навешивать на него ярлык реакционера.
При написании этой книги ставились три главных задачи. Первая решается при создании биографии любой исторической личности — понять мотивы, двигавшие поступками героя, уловить его психологический склад. Без этого описание действий и обстоятельств будет неполным и формальным. При реализации этой задачи в нашем случае есть трудности и преимущества. Трудность в том, что герой принадлежит к определенной социальной группе, к другому времени и другой культуре. Непросто представить себя английским джентльменом XVII века, являвшегося и баловнем, и изгоем, однако нет иного способа решить теорему Хайда. Философ и историк Коллингвуд утверждал: «Всякая история есть история мысли». Чтобы понять действия героя, надо попробовать представить себя на его месте, надо попробовать думать так, как думал он, искать решения так, как мог искать он. Однако, к счастью, есть и преимущество. Оно состоит в том, что Хайд не относился к категории «молчаливого большинства». Наоборот, его историографическое, философское и теологическое наследие огромно. Более того, во всех произведениях отчетливо проявляется его собственное «Я».
В каких-то чертах я пытался взглянуть на своего героя через призму собственного характера. Как утверждал немецкий мыслитель Вильгельм Дильтей, чтобы понять людей и события прошлого, историк может надеяться, в основном, на собственную интуицию. Хайд был одним из самых одаренных людей своего времени, он осознавал эту одаренность и не считал нужным ее скрывать, в том числе от тех, кто был, по меньшей мере, не ниже его по социальному положению. Окружающие часто мстят тем, кого считают «слишком умными». Хайд бывал излишне прямолинеен, что принимается за заносчивость. Труднее принять его морализаторство и строгость требований к «двуногим существам, именуемым людьми» (выражение Дэвида Юма). Впрочем, пусть бросит камень, кто сам без греха: многие склонны разоблачить чужие пороки, настоящие или надуманные, легко прощая прегрешения себе. Плоть от плоти представитель высшей касты, он жил ее заботами и привилегиями, оставаясь равнодушным к народной жизни и не призывая к «милости падшим».