Особой опасностью, подстерегающей классовую ситуацию в Америке – где все меняется так быстро, а призы достаются любому везунчику, – оказывается разочарование, за которым по пятам следует зависть. Поскольку миф создает впечатление, будто ты запросто можешь проложить себе путь к вершинам, горечь разочарования оказывается особенно сильной, когда ты понимаешь, что заперт в ловушках классовой системы – которая, как тебя уже почти убедили, совершенно не важна. Когда, миновав молодость и вступив в зрелые годы, некоторые обнаруживают, что их возможности социального восхождения сдерживаются ограничениями, порожденными такими, казалось бы, не относящимися к делу факторами, как наследственность, окружение в раннем возрасте и социальный класс ближайших предков, они впадают в нечто вроде отчаяния – которое, пусть и протекает обычно в секрете, от этого не становится менее разрушительным.
Де Токвиль предвидел подобного рода душевные муки. Он пишет: «Во времена демократии люди испытывают значительно более сильные удовольствия, чем люди, живущие в века аристократического правления, и – что еще более важно – эти удовольствия становятся доступными неизмеримо большему числу людей». Однако далее добавляет: в эгалитарной атмосфере «надежды и желания людей исполняются значительно реже, их души испытывают значительно более сильные волнения и беспокойство и их заботы становятся более изматывающими»8.
А за несбывшимися надеждами приходит зависть. В этой стране никогда не следует недооценивать силу примитивной классовой зависти, стоящую за подлыми и даже преступными деяниями, – закипающую в результате разочарования в официальном мифе об отсутствии классов. Человек, парковавший свой роскошный автомобиль в большом городе, а по возвращении обнаруживший, что все окна разбиты, радиоантенна вырвана с корнем, сразу поймет, что я имею в виду. Сенатор Джозеф Р. Макарти, выступавший в 1950 году в Западной Вирджинии, прибегнул к языку, практически не оставляющему сомнений в том, что он в действительности хотел сказать: не столько «коммунизм», сколько зависть к высше-среднему и высшему классам. «Нацию предают не самые обделенные и не представители меньшинств, – заявил он, – а те, кто наслаждается всеми преимуществами… – те, кому достались лучшие дома, образование в лучших университетах…» Доведенная до определенного градуса, классовая зависть порождает мстительный эгалитаризм – юморист Роджер Прайс в книге «Великая революция выскочек»9 так описывает его отличие от «демократии»: «Демократия от всех своих граждан требует начинать гонку в одной точке. Эгалитаризм же настойчиво требует, чтобы все они финишировали в одной точке». И тут мы получаем картину, которую Лесли Хартли высмеивает в романе «Лицевая справедливость» (1960)10 – о «предубеждении против привлекательной внешности» в некоем обществе будущего, чем-то напоминающем наше: неравенство, порожденное внешностью, искореняют государственные пластические хирурги – но их скальпель не добавляет каждому красоты, а, напротив, делает всех одинаково невзрачными.
Несмотря на то что политически и юридически мы проповедуем равенство, на уровне индивидуального восприятия и понимания – редко высказывая их публично – мы склонны выстраивать вертикальные конструкции и требовать принципиальных различий по их ценности. Независимо от того, что мы говорим о равенстве, полагаю, каждый в какой-то момент приближается к состоянию, когда остается лишь повторить за Оскаром Уайльдом: «братство людское – не пустая выдумка поэтов, а самая гнетущая и гнусная реальность». Как будто в глубочайших тайниках души мы мечтаем не о спекшейся в комок массе, а о различимости. Анализ и разделение представляются нам интересными, тогда как синтез – скучным.