Сам сюжет повести о боге Эр-лане - история ловкого обмана, когда человек добивается близости с женщиной, выдавая себя за бога, - достаточно хорошо известен мировой литературе. Едва ли не впервые он разработан в древнеиндийской книге рассказов "Панчатантре", где есть история о ткаче, который прилетал к своей возлюбленной - дочери царя на деревянной птице и выдавал себя за бога Вишну. Впоследствии этот сюжет был использован арабскими писателями, - вспомним "Тысячу и одну ночь", где некий плотник мастерит летающий стул и, выдавая себя за ангела смерти Азраила, добивается руки дочери султана. Скорее всего, что именно арабская сказка подсказала эту тему Боккаччо, включившему в свой "Декамерон" новеллу о монахе Альберте, который уверяет одну женщину, что в нее влюблен ангел, и в его образе несколько раз соединяется с нею. Исследователи считают эту новеллу возможным источником пушкинской "Гаврии-лиады". Пришел этот индийский сюжет в танскую эпоху и в Китай. Однако из двух основных мотивов - полет на искусственной птице к возлюбленной и попытка добиться любви, выдавая себя за божество - танские авторы заимствовали как раз первый. История о хитром обмане женщины с целью добиться успеха в любви появляется в китайской литературе только к XVI веку в жанре повести и уже едва ли связана с древнеиндийским сюжетом. Если сравнить повесть о сапоге бога Эр-лана с новеллой Боккаччо, то легко заметить их принципиальное различие. Сюжет вроде бы и схож, но у Фэн Мэн-луна он разработан гораздо детальнее и усложненнее, - ведь любовная коллизия у него составляет только часть повествования, усложненного детективным элементом. Родственники мужа наивной дамы из итальянской новеллы просто подкарауливают любовника и пытаются его схватить, в китайской же повести найти того, кто, выдавая себя за бога Эр-лана, ходит по ночам к государевой наложнице, гораздо труднее. Этим занимается целый штат сыщиков, и в этом-то поиске, пожалуй, и заключен основной смысл повести. То, что сюжет китайской повести сложнее, чем новеллы Боккаччо, не должно нас удивлять, - за плечами Фэн Мэн-луна стояла уже почти тысячелетняя традиция устного сказа, на которую он опирался. Иное в области мировоззренческой. У Боккаччо эта история - одна из многих о ловких соблазнителях чужих жен, высмеивающая и наивную глупость красавицы, и притворную святость монаха Альберта, ловкого любовника и плута. У китайского автора вся повесть носит серьезный и даже трагический характер, вызванный грустным положением императорской наложницы, к которой государь никогда не приближался, ее несбыточной мечтой о собственном счастье и семье. Повесть эта лишена ренессансного жизнелюбия, которым проникнута книга итальянского новеллиста. Средневековый характер носит и вторая повесть из собрания Фэн Мэн-луна, "Глиняная беседка", сюжет которой - история похищения дочери богатого торговца, - как предполагают, сложился в творчестве народных рассказчиков еще до XIII века. Таковы образцы повествовательной прозы китайцев, включенные в эту книгу.
Было бы, однако, неверно представлять себе китайскую классическую прозу только как прозу повествовательную. Кроме нее, существовала и проза бессюжетная. Причем именно она была почитаема официально, ею интересовались критики, ее изучали в школах и училищах. Эта высокая изящная проза носила во многом еще функциональный характер, она имела деловую или обрядовую предназначенность. То были доклады трону, жертвенные речи, обращения государя к народу, записки об отдельных событиях, жизнеописания знаменитых людей и десятки других разновидностей прозы, обеспечивающей средневековый государственный обиход. Причем все это писалось изящнейшим и весьма архаизованным стилем. Но вместе с тем именно в этих жанрах чаще всего выражались новые общественные идеи, давалась критика корыстолюбивого чиновничества, выражался протест против угнетения и неравенства. Из всего безбрежного моря эссеистической и деловой прозы мы выбрали для нашего тома лишь наиболее известные образцы прозы самых знаменитых стилистов: Хань Юя и Лю Цзун-юаня, творивших в эпоху Тан, Оуян Сю и Су Ши, живших в период Сун и некоторых авторов более позднего времени. Все эти авторы писали о своем месте в обществе, о долге чиновника перед государем и перед народом, они нередко критиковали нелепые обычаи и корыстолюбие, подлость и обман. Они говорили часто от первого лица, писали о себе, но, однако, не говорили никогда о семье и доме, об интимных сторонах своей жизни. Это было не принято. Едва ли не впервые в китайской литературе о самом себе просто и без прикрас рассказал художник Шэнь Фу, живший в конце XVIII века. Он написал "Шесть записок о быстротечной жизни", в которых поведал и о трогательной любви к своей рано умершей жене (в главе "Невзгоды и печали"), и об увлечениях певичками (в главе "Радость странствий"), и о своих странствиях по красивейшим местам Китая. Его "Записки" были найдены в 1877 году через семьдесят лет после его смерти, на книжном развале, и опубликованы литератором Ян Инь-чуанем. Они, пожалуй, так и остались уникальным фактом в истории китайской прозы, знаменуя собой переход к новому изображению глубоко личных переживаний человека.