С той самой ночи, едва стемнеет - она являлась, а чуть светало - она уходила прочь. Хождения ее в комнату Цуя, что подле ворот, продолжались уже много более месяца. Однажды ночью она сказала Цую: "Я. живу в тереме, находящемся глубоко, ваше жилище удалено за грань подворья. Никто пока не догадывается о наших встречах. Но я сердечно тревожусь, что на пути любви нашей слишком много препон. Любовным встречам встречам легко помешать. Однажды поползет молва и все раскроется. Нас обвинят в преступлении в отчем доме и накажут. Закроют клетку, да запрут попугая, убьют дикую утку - спугнут мандаринских уточек-неразлучниц. Но не окажется ли обузой вашей добродетели то, что услада моему сердцу?! И не лучше ли упредить события и бежать "с цельною яшмой за пазухой"? Не скрыть ли следы свои в глухом селении, не затаиться ли в чужедальней округе? Тогда-то мы и сумеем на воле и в согласии дожить до старости".
Студент счел ее план удачным и сказал: "В словах твоих есть смысл, я подумаю над ними". Она ушла, а он отдался своим горьким думам. Он по-прежнему одинок. Он давно ничего не знает о своих родственниках. О, если бы убежать и скрыться, но куда и где?! Вдруг вспомнил, что отец некогда говорил ему о старом своем слуге Цзинь Жуне, человеке чести и долга. Живет он где-то в месте Люйчэн, на реке Чжэньцзян, пашет землю и сеет зерно. "Отправлюсь к нему, - решил студент, - авось он меня не отвергнет?!"
На другую ночь в пятую стражу студент и девица собрались налегке и покинули дом. Сели в наемную лодку, миновали Гуа-чжоу, добрались до Даньяна и там принялись расспрашивать о Цзинь Жуне. Он и вправду жил в тех местах, семья его не ведала нужды, а сам он был старостою стодворки. Цуй возликовал и не медля направился к воротам усадьбы Цзинь Жуна. Поначалу хозяин не узнал его. Лишь когда студент назвал фамилию, имя и должность отца, присовокупив еще и свое детское имя, Цзинь Жун признал гостя. Заплакав, он поставил поминальную таблицу с именем старого господина, затем, почтительно поддерживая студента, с поклоном его усадил: "Значит, вы - молодой господин".
Студент поведал ему о причине своего прибытия. Цзинь Жун освободил парадные комнаты и поселил в них студента. Служил Цую так, словно это был его старый господин. Снабдил беглецов платьем и пищей и старался во всем угодить им.
Год минул с той поры, как студент поселился у Цзиня. Однажды девица ему сказала: "Все началось с того, что, страшась родительского наказания, я, подобно Чжо Вэнь-цзюнь, бежала с господином. Как говорят, "старые хлеба кончились, новые уже созрели". Людям присуща любовь к детям, и если мы вернемся по своей воле, то испытаем радость встречи и будем прощены. Ведь нет большего благодеяния, чем то, что отец с матерью произвели нас на свет. А разве наша жизнь не есть воздаяние за милость?"
Студент внял ее словам. Они переправились через Янцзы и вступили в город. Но, прежде чем идти им к родителям, она сказала: "Уж год, как я бежала из дому. Наше возвращение будет для них неожиданным. Они разгневаются. Не лучше ли вначале пойти вам, подготовить их и все разузнать, а я тем временем привяжу лодку и стану ждать вас тут".
Цуй уже тронулся в путь, когда она окликнула его. Протянув ему заколку-феникс, она сказала: "Если вам не поверят, покажите эту шпильку". Цуй подошел к воротам усадьбы. Фанъюй, узнав о его приезде, радостно вышел навстречу. Однако вместо приветствия Цуй начал с признания: "Не переменишь день нынешний на день прошедший, но я все же пришел к господину, ибо на душе у меня неспокойно. Я спешил, потому что виноват пред почтенным отцом. Но вижу с радостью, что вы не корите меня". Цуй распростерся ниц, не смея поднять головы. Сказал еще, что, несомненно, достоин смерти, и замолк. Фанъюй переспросил: "О какой вине изволите вы говорить? Я ничего не знаю. Соблаговолите объясниться, рассейте мое недоумение". Тогда только Цуй поднялся и заговорил: "Речь идет о тайном деле, свершившемся за пологом опочивальни. Ваши сын и дочь, обуреваемые страстью, отяготили себя славою презревших долг: преступили закон, завязав потайные узы и поженившись без ведома родителей; затем бежали украдкой и скрылись в деревне. Целый год не давали вестей о себе: не писали писем, не послали даже привета. Чувства наши искренни, мы покойны и счастливы, как то и надлежит супругам, но смеем ли мы позабыть о родительских благодеяниях. Ныне я почтительно привел вашу любезную дочь под отчий кров. Распростершись ниц, уповаю, что вы поверите в искренность наших чувств и разрешите тяжелую нашу вину - дозволите нам, словно чете фениксов, вместе дожить до глубокой старости. Великий муж снисходителен к беззащитной любви - дети обретают радость семейного очага. Ласкаюсь надеждой на состраданье родителя!"