И вот мне пришла в голову мысль: "Если она меня так сильно любит, дай-ка я ее немножко поучу и тем излечу ее от этого недостатка. Надо мне будет сделать вид, что мне не по нутру ее ревность и что я собираюсь с ней порвать. Поскольку она так сильно ко мне привязана, она обязательно испугается и изменится", - рассуждал я. С этой целью я нарочно стал выказывать ей пренебрежение, и она, как полагается, вскипела гневом и стала меня попрекать. Тут я и начал. "Если ты будешь так злобствовать, - как бы ни был прочен и глубок наш союз, я порву с тобой и перестану тобою встречаться. Если ты стремишься к тому, чтобы сегодня же мы с тобою разошлись, можешь ревновать и попрекать меня сколько угодно, но если ты рассчитываешь и хочешь жить со мной дальше, тебе следует сносить все и не принимать к сердцу, какое бы неудовольствие я тебе ни причинял. Уймешь свою ревность - и я буду любить тебя. Подожди, дай мне стать постарше, продвинуться вперед в чинах, и ты будешь для меня тогда - единственной женщиной на свете".
Женщина слегка засмеялась: "Мириться с твоим низким теперешним званием, вообще - с твоим непривлекательным положением... мириться и ждать, когда ты выйдешь в люди, я готова с удовольствием и в тягость не сочту никогда. Но ждать долгие годы, чтоб ты исправился, перестал изменять мне - не в силах. Этого перенести я не могу, и поэтому лучше уж нам расстаться теперь", - злобно сказала она. Тут я вспылил и, слово за слово, наговорил ей столько всего, что она, вне себя от раздражения, схватила мою руку и укусила меня за палец. Я нарочно громко закричал, как будто от боли... "И так я - человек низкого звания, а тут еще такая ужасная рана... Калека... Теперь уж и в свет показаться нельзя! О карьере - нечего и думать! О! Все надежды рухнули. Ничего не остается теперь, как только бежать от этого мира! - кричал я и, бросив ей: - Теперь уж прощай навсегда!" - зажал раненый палец и устремился вон из ее дома. Уходя, я ей сказал:
Ни в чем другом упрекать тебя я не могу". А она мне в ответ:
Само собою, я вовсе не собирался порывать с ней на самом Деле, но все же после этого в течение некоторого времени и не писал ей ничего, и, как всегда, переходил от одной женщины к другой.
Наступил канун праздника в честь бога Камо. Во дворце про-исходила полагающаяся церемония, и я присутствовал на ней. День был очень холодный, и с наступлением вечера пошел легкий снежок. Все стали разъезжаться - кто куда. "Куда бы мне отправиться на ночь? - подумал я. - Остаться на ночлег во дворце одному - все равно что заночевать в пути: неуютно. Отправиться к какой-нибудь важной даме и быть в необходимости держать себя чинно и церемонно - в такой холодный вечер неприятно. Хорошо бы так, попросту, погреться где-нибудь. Видно, негде, как только у ней, - решил я. - Что-то теперь она думает", - подумал я, и мне захотелось ее повидать. Направился к ней. Шел снег. Я спешил, стряхивая снег со своих одежд. "Немножко неловко опять являться к ней, после того, как я так решительно порвал с ней... Да ничего. Сегодня вечером - опять все уладится", - раздумывал я. Добрался до дому, смотрю: у самой стены - придвинут мерцающий светильник... Мягкие теплые одежды развешаны на подставках и греются у огонька... У входа поднята занавеска... Все так, как будто бы она ждет: "Вот сегодня вечером... " "Ага", - подумал я самодовольно, но - ее самой дома не оказалось. Были только одни служанки. "Госпожа сегодня вечером отправилась в свой родительский дом", - ответили они мне...
"Не послав любовного стихотворения... не написав чувствительного письма, так взять и скрыться - это бессердечно". Я был очень озабочен.
"Уж не завелся ли у ней другой любовник? - подумал я. - Может быть, она в припадке ревности и злобы решила: "Пусть он поскорее забудет о своей любви ко мне, - расстанусь с ним и сойдусь с другим!" Ничего похожего на что-нибудь такое не было, но в своем раздражении я стал подозревать за ней все дурное. Однако, так иль иначе, в этот вечер здесь, у ней, - и кимоно мне было изготовлено заново, и вся окраска и вышивка на нем была сделана с большим тщанием. Видно было, что она следила за этим даже после нашей окончательной разлуки... что она заботилась обо мне и теперь. При виде всего этого я решил: "Нет! Она не собирается уходить от меня навсегда", - и после этого я стал посылать ей письма: "Не хочешь ли, чтоб все было по-старому?" Однако она - не то чтобы отказалась наотрез, но просто куда-то скрылась. Она ничего не делала такого, чтобы мне досадить; не писала мне ответов, чтобы меня устыдить. Она только сообщила: "Если ты все так же бессердечен, я не желаю прощать тебе и опять соединяться с тобою. Я вернусь к тебе лишь в том случае, если ты перестанешь изменять мне". Я тут успокоился и был уверен, что женщина ни в коем случае меня не бросит. Поэтому решил: "Надо ее поучить хорошенько". Не обещал ей: "Исправлюсь, мол, как ты того хочешь", - но стал вести себя по-прежнему, свободно. И вот она, скорбя о том, что я не изменяюсь и что она поэтому не может вернуться вновь ко мне, - заболела, бедняжка, и умерла. "Плохая шутка оказалась", - все время думал я после этого. "Вот как раз такую бы хорошо иметь своей женой", - вспоминаю я ее теперь постоянно. С ней можно говорить о чем угодно: и о пустяках, и о важном деле. Она была прямо сама богиня Тацута. Ничуть не хуже небесной феи Танабата - так хорошо умела она окрашивать ткани и шить", - с печалью и любовью вспоминал умершую Самма-но ками.
Повесть о блистательном принце Гэндзи. Глава 'Такэгава' (II). Первая половина XII в. Фрагмент.
Тюдзё заметил:
"Лучше, если б она уступала фее Танабата в искусстве шитья, зато была б похожа на нее в верности любовному союзу. Да! Эта твоя богиня Тацута редкая женщина. Как жалко ее! Возьми даже цветы иль красные кленовые листья... не то уж людей. И что же? Не вовремя зацветут они, -и плохо! -так и погибнут без всякого блеска... Поэтому-то я и говорю: "Да, трудная вещь - жизнь в этом мире!"
Самма-но ками заговорил снова:
"В ту же самую пору поддерживал я связь еще с одной женщиной. Эта была гораздо лучшего происхождения, чем первая; и воспитание у ней было самое прекрасное. Она сочиняла стихи, красиво и быстро писала, играла на кото. Во всем, где требовалось искусство руки иль меткость уст, она была очень искусна. И наружность ее была безупречна. Поэтому я, сделав ту - ревнивицу - своей постоянной любовницей, изредка тайком навещал и эту и с течением времени сильно ею увлекся. После смерти той я подумал: "Жалко, - но что делать? Хоть и жалко, но дело конченое, и ничего теперь не поделаешь" - и стал к ней хаживать чаще. Стал узнавать ее ближе, - и вот, кое-что стало казаться в ней неприятным. Мне не нравилось в ней это постоянное щегольство своим искусством и заигрывание с мужчинами. Я увидел, что полагаться на нее нельзя никак, - и стал показываться к ней реже. В это время мне показалось, что у ней завелся еще один тайный любовник. Как-то раз в десятом месяце, вечером, когда светила яркая луна, я выходил из дворца. Тут подходит ко мне один знакомый придворный и усаживается в мой экипаж. Я собирался ехать ночевать к одному своему знакомому, Дайнагону. Этот придворный мне и говорит: "Я очень беспокоюсь... Меня сегодня ждет одна женщина". Дорога наша лежала так, что нельзя было миновать ее жилище. Вот и видим мы чрез разрушенную ограду: пруд у ней там, и в нем отражается луна... Он никак не мог так проехать мимо и слез с экипажа. Я подумал: "По всей вероятности, их связь длится уже с давних пор". Придворный не спеша направился в сад и уселся на галерее - неподалеку от ворот. Уселся и некоторое время молча смотрел на луну. В саду цвели хризантемы, были разбросаны повсюду красные кленовые листья, сорванные осенним ветром - было очень красиво и поэтично. Вынимает он из-за пазухи флейту и начинает играть, изредка напевая сам: