Вот миновали уже загородную дворцовую усадьбу Тоба, - не было случая, чтобы дайнагон не сопровождал государя-отца, когда тот совершал сюда выезд!.. Неподалеку, в долине между горами, находилось и его собственное поместье Сухама. Но и мимо него он тоже проехал теперь, как посторонний.
Выехав из Южных ворот Тоба, самураи заторопились: "Готово ли судно?"
- Куда же вы везете меня? - спросил дайнагон. - Раз все равно суждена мне смерть, так уж лучше убейте где-нибудь здесь, поблизости от столицы!
Дайнагона неминуемо казнили бы смертью, и если его пощадили и заменили казнь ссылкой, то лишь благодаря заступничеству князя Сигэмори. В давние годы, когда он был еще только тюнагоном, исполнял он должность правителя земли Мино. И вот зимой первого года эры Као случилось, что к помощнику его Масатомо пришел монах из местного храма Хирано (а храм тот находился в ведении и под покровительством Священной горы Хиэй) продавать ткани, какие изготовляли в монастыре. Помощник же был пьян и под пьяную руку облил ткань тушью. Монах рассердился, стал браниться. Помощник крикнул: "Молчать!"-и обошелся с ним очень грубо. Тогда несколько сот монахов нагрянули в усадьбу чиновника. Тот, как водится, оборонялся; при этом человек десять, а то и больше монахов было убито. Тут уж взволновались монахи на Священной горе. На третий день одиннадцатой луны того же года подали они прошение прежнему государю, требуя правителя тюнагона Наритика отправить в ссылку, а его помощника казнить смертью. Так случилось, что Наритика приговорили к ссылке в край Биттю и уже было отправили туда под конвоем, но он доехал лишь до Седьмой Западной дороги, когда государь-отец Го-Сиракава по своему единоличному усмотрению отменил приговор и возвратил Наритика обратно. Говорили, будто монахи Горы в отместку прокляли Наритика самым страшным проклятием... Тем не менее в следующем году он получил новое высокое звание, обойдя при этом вельмож Сукэката и Канэмаса. Сукэката был заслуженным старым придворным, Канэмаса - одним из самых знатных вельмож в то время. Оба были к тому же старшими сыновьями и главой рода, и то, что их обошли при очередном присвоении рангов, было весьма прискорбно! Тюнагона же Наритика повысили в награду за то, что он построил дворец на Второй дороге, в столице, и преподнес его в дар Го-Сиракава. А еще через год он был снова повышен в ранге и получил звание дайнагона. "И это несмотря на проклятие Священной горы!" -дивились люди, наблюдая его стремительный взлет.
Однако ныне судьба жестоко обошлась с дайнагоном, - кто знает, может быть, именно из-за проклятия монахов... Кара ли богов, людское ли проклятие, - рано или поздно непременно настигнет оно человека, и никто не знает, в какой час это случится.
На третий день той же луны в бухту Даймоцу из столицы прибыл гонец. Дайнагон затрепетал, услышав об этом. "Наверное, он привез приказ зарубить меня здесь!" - подумал он, однако приказ был иной: отправить его в изгнание на остров Кодзима, что в земле Бидзэн. И еще гонец привез дайнагону личное письмо от князя Сигэмори. Письмо гласило:
"Я всячески старался, чтобы место ссылки было где-нибудь поближе к столице, и, как мог, уговаривал Правителя-Инока, но увы, к великому моему прискорбию, ничего не добился. Сами видите, сколь я неловок и ни на что не годен! Но все-таки, хотя бы жизнь Вашу удалось отмолить!.. "
И еще велел князь Сигэмори гонцу передать его наказ старшему самураю Канэясу Намба: "Всячески ухаживай за дайнагоном, пекись о нем со всем возможным усердием: не вздумай нарушить это приказание твоего господина!" К этому присовокуплены были подробные указания, как поступать в тех или иных обстоятельствах, могущих встретиться по дороге.
"Куда же меня везут?" - думал дайнагон, разлученный и с государем, столь к нему благосклонным, и с супругой своей, и с детьми, - а это расставание с ними, даже на короткое время, и то всегда было для него мукою. "Нет, видно, не вернуться мне больше в столицу, не видать больше жены и детей! В былые годы меня уже однажды приговорили к ссылке по жалобе монахов Горы, но тогда государь сжалился надо мной, и меня вернули назад с Седьмой дороги. На сей раз меня ссылают вопреки его воле... Да как же это возможно?!" Так горевал он и плакал, припадая к земле, взывая к небу, но увы, все напрасно!
С рассветом отплыли вниз от столицы, но и в пути дайнагон все время обливался слезами; казалось, смерть ему гораздо милее жизни. А все же эта горькая и хрупкая жизнь не испарилась, как роса. И постепенно между ним и столицей все больше и больше ложились белопенные волны, - след лодки, уплывшей вдаль, как сказано о том в песнях... Так шел день за днем, столица все отдалялась, а край, прежде казавшийся столь далеким, становился ближе и ближе. Наконец лодка причалила к острову Кодзима, что в краю Бидзэн, и дайнагона привели в жалкую хижину под плетеной крышей. Жилище это было таким убогим, что дайнагон только диву давался. И остров был, как все острова, - позади горы, впереди море. Ветер, шумящий в прибрежных соснах, волны, с грохотом набегающие на берег, - все, что касалось слуха и взора, лишь усиливало и без того неизбывное горе дайнагона.
9 Сосна Акоя
Наказан был не один дайнагон, многих постигла тяжкая кара. Преподобного Рэндзё сослали на остров Садо, Мотоясу, правителя земли Ямасиро, - в край Хооки, Нобуфуса - в край Ава, Сукэ-юки - в край Мимасака...
В эти дни Правитель-Инок пребывал в своей вотчине, в Фуку-хара; в двадцатый день той же шестой луны отправил он Мото-дзуми, одного из вассалов, к брату своему сайсё с посланием: "Без промедления доставь сюда зятя твоего Нарицунэ, ибо в том возникла необходимость".
- Скорее бы уж все это кончилось, я бы постарался смириться! - воскликнул сайсё. - Нет сил снова переживать эту муку!
И он приказал Нарицунэ отправиться в Фукухара. Тот покорно стал собираться, горюя и плача.
Женщины, в слезах, приступали к сайсё:
- Не говорите нам, что это невозможно, попытайтесь еще раз замолвить слово за Нарицунэ!
- Все, что я мог, я уже однажды сказал, - отвечал сайсё, - сверх того мне нечего больше добавить... Разве лишь то, что теперь я твердо решил удалиться от мира. Обещаю вам только - если я сам буду жив, навещу Нарицунэ, как бы далеко его ни сослали!
У Нарицунэ был малютка-сын, ему скоро должно было исполниться три года. В молодости люди редко чувствуют особенно пылкую любовь к детям; так и Нарицунэ до сих пор не проявлял заметной привязанности к ребенку. Но в миг тяжкой разлуки он, как видно, остро ощутил отцовское горе, ибо сказал:
- Я хочу еще раз его увидеть!
Кормилица принесла ребенка. Нарицунэ посадил мальчика на колени и со слезами на глазах, погладив его по волосам, промолвил:
- А я-то мечтал: вот исполнится тебе семь лет, после обряда совершеннолетия отдам тебя на службу во дворец... Да что пользы теперь толковать об этом! Если суждено тебе вырасти и уцелеть, ступай в монастырь и молись за упокой моей души!
И ребенок согласно кивнул головкой, хотя младенческим умом своим не мог, конечно, понять слова Нарицунэ. При виде этого и сам Нарицунэ, и мать дитяти, и кормилица, и все, кто находился при этом, - и слабые, и сильные духом, - все невольно оросили рукава слезами.
Между тем посланец из Фукухара торопил:
- Скорее! Скорее! Нам нужно засветло быть в Тоба!
И тогда сказал Нарицунэ:
- Я не собираюсь оттягивать свой отъезд, но, может быть, можно мне хоть одну ночь еще провести в столице?..
Однако посол торопился, так что в тот же вечер Нарицунэ покинул дом и прибыл в Тоба. Тесть его сайсё, совсем упав духом, на сей раз не поехал с ним.