Легко догадаться, что, как только военная добыча начала иссякать, стали раздаваться шумные требования увеличить мал ал-муслимин, т.е. доходы, попадающие прямо в руки мусульман, минуя мал Аллах, общинную казну. Эта тенденция была связана с ростом и без того сильного партикуляризма провинций и племен, подрывавшего устои уммы и империи в целом. Здесь следует учитывать два обстоятельства. Во-первых, огромная империя в античное время и в средние века никак не могла быть централизованным в современном смысле государством вследствие низкого технического уровня ее коммуникаций. Едва ли будет преувеличением сказать, что ее стабильность предполагала существование самоуправляющихся и, следовательно, потенциально автономных провинций. Правитель, нередко бывший самозваным д и настом даже в исламскую эпоху (хотя, вероятно, и не в самом ее начале), в обычное время должен был быть в состоянии своими силами поддерживать порядок и безопасность, а когда обстоятельства того требовали, возглавлять завоевательные походы. Когда дела шли хорошо, власть халифа осеняла правителя, верность центральному правительству позволяла ему получать своевременную финансовую и военную помощь, а самое главное – усиливала его значение, так что он занимал прочное место в исламской джамаа. Но могло сложиться и так, что крупные провинции, имевшие традиционные границы, продолжали идти своим путем, несмотря на нажим со стороны Халифата; никто не считал, что сплоченность джамаа подразумевает наличие единой администрации, совсем наоборот. Регионализм находил оправдание в ссылке на слова Пророка, который более или менее ясно высказался в пользу права любой страны сохранять свои собственные монету и меры веса.
Во-вторых, партикуляризм усилился вследствие перемен в группировании племен, которых расселяли в новых гарнизонных городах – Куфе и Басре в Ираке, Фустате (Старый Каир) в Египте, позднее в Кайруане (современный Тунис}, – каждое в его собственном квартале. Отделенные от соплеменников, которые еще раньше мигрировали в другие районы, они ощущали все большую близость к другим арабам, принадлежавшим к родственным им генеалогическим группам, возглавлявшим отдельные племена. Так возникло чувство общности в конфедерациях племен тамим, рабиа, мудар или кудаа, объединенных с некоторыми локальными группами, например жителями Куфы или Басры, хотя указанная близость была весьма поверхностной и не отменяла первенствующего значения племенных связей. Во всяком случае, новые жители Куфы или Басры довольно быстро приобретали статус горожан. Главное следствие экспансии заключалось в том, что военное и, следовательно, политическое могущество быстро переходило от центра к периферии. Продолжавшаяся хиджра бедуинов не только резко ослабила за какие-то несколько десятилетий политическое значение полуострова, но и привела к тому, что в демографическом и экономическом смысле он опустился ниже уровня, существовавшего в последней фазе языческого периода.
Однако ничего этого нельзя было предвидеть в 644 г., когда Омар был из мести убит персидским рабом. Перед смертью халиф успел создать шура, избирательный комитет, состоявший из шести самых выдающихся представителей исламской аристократии, которые все были курайшитами. Они приняли решение назначить преемником Омара одного из членов комитета, Османа ибн Аф-фана, который был зятем Пророка и с годами многого добился; по-видимому, он считался слабейшим из всех возможных кандидатов. Скрытое напряжение в джамаа вылилось в годы его правления в откровенный раскол, который с той поры так и не был полностью ликвидирован.
Осман происходил из семьи, к которой принадлежали последние и самые упрямые лидеры мекканских язычников, выступавших против Пророка. Его постоянно обвиняли в том, что он поставил семейные интересы выше интересов общемусульманских, предоставив все ключевые посты в правительстве родственникам. Многие из них с откровенным цинизмом использовали это к личной выгоде, что неизменно подчеркивала исламская аристократия в пропаганде, направленной против аристократии мирской, «языческой». В среде самой исламской аристократии существовали натянутые отношения между курайшитами, злоупотреблявшими своим преобладанием в умме, которое они получили вследствие родства с Мухаммадом, и ансарами, не без основания считавшими, что в самый критический момент положение спасли именно они, пусть даже действуя под руководством курайшитских лидеров. Но эти противоречия были временно ослаблены их общей оппозицией «секулярному» режиму. Мединцы не видели, что с каждым годом реальная власть все больше и больше переходила к провинциям и что их собственное ведущее положение, пожалуй, больше зависело от престижа центрального правительства, чем от воспоминаний о Пророке. Не замечали они и того, что у халифа не было иных средств обуздать независимость провинций, как отправлять туда чиновников, обязанных в первую очередь служить интересам общины.