Набатейское царство (включенное в состав Римской империи в 106 г.) и город-государство Пальмира (его расцвет относится примерно к 260 г., уничтожено Аврелианом в 272–273 гг.) находились в пределах полуострова, но не были основаны бедуинами. Это скорее можно сказать о трех буферных государствах, созданных по инициативе византийцев, персов и йеменцев в IV и V вв. н. э. Первое из них было основано родом Даджаима в качестве оплота против вторжений из пустыни и экспансионизма Персии; после 502 г. их более знаменитые преемники, Гассаниды – «ромейские арабы», находившиеся на службе у Византии, в отличие от Лахми-дов – «персидских арабов», – претендовали на самостоятельное место в истории, но добились успеха скорее в культурном, чем в политическом отношении. В конце концов и те и другие были вынуждены признать прямой контроль Византии (в 582 г.) и Персии {в 602 г.), что принесло мало радости этим суверенным государствам. Могущественные покровители обеспечили Гассанидам и Лахмидам более долгое существование (и большее влияние), чем государству в Центральной Аравии, основанному южноаравийским племенем кинда, которое стремилось поставить под контроль Йемена внутреннюю часть полуострова. Меньше чем через десять лет после революции, явившейся причиной краха йеменского королевского дома, это государство развалилось, после чего аристократия кинда вернулась на свою южную родину3. Против намерения князя кинда восстановить власть своей династии с помощью Византии выступил поэт Абид ибн ал-Абрах:, представитель одного из мятежных племен, написавший следующие знаменательные стихи между 535 и 540 гг.:
Ты объявил, что призовешь Цезаря на помощь? Тогда ты наверняка погибнешь, сириец (т.е. подданный императора. – Г. Г.),
Но мы не согласны никому подчиняться, пока сами можем вести за собой невзнузданных людей.
Ни одно из этих государственных образований, и даже не Хира (что означает «военный лагерь») лахмидских князей, которые время от времени в качестве представителей арабского мира вели переговоры с персами, не сумело заставить бедуинов отказаться от их склонности к анархии.
Весьма примечательно, что волны мировой политики и крупные интеллектуальные движения оказывали эффективное воздействие только на прочные государственные образования, а среди городских поселений – лишь на Мекку.
Из истории известно, что незадолго до рождения Пророка какой-то человек едва не стал королем Мекки и что нечто подобное произошло с одним из противников Мухаммада в Медине. Описание этих событий свидетельствует о враждебности, которую повсюду на арабской земле питали к деспоту, именовавшемуся королем (малик) или властителем (рабб). Племя имело все основания гордиться тем, что обрело господство над другими племенами, но избавление от ига чужестранца или даже местного тирана было таким же поводом для гордости и куда более соответствовало темпераменту арабов. Ал-Кутами в 700 г. со свойственной ему лаконичностью описывает отношение бе-дуинов к власти: «Сегодня мы повинуемся нашему повелителю, завтра мы не слушаемся его; мы не чувствуем себя обязанными всегда искать его совета». Анархия, из-за которой арабской империи будет впоследствии суждено истечь кровью и погибнуть, могла еще казаться желанной в то время, когда в политической сфере не было выдвинуто ни одной объединяющей идеи; однако, вне всякого сомнения, именно она была повинна в том, что в столетии, предшествовавшем возвышению ислама, племена растрачивали свою энергию в мелких войнах всех против всех. В результате они так ослабели, что уже одно это объясняет быстрый успех мусульманского учения. Южноаравийские предания полны грез о всемирной империи. В исламские времена они мешали историческому развитию, но по крайней мере свидетельствовали о стремлении к сильной власти и об определенном понимании того, что для создания военного механизма необходимо создание государства. В то же время североаравийские повести, рассказывающие о «победных днях арабов», гораздо более привлекательны, так как они более реалистичны и свободны от коллективной мании величия. В них отражается замкнутый мир изысканного полуварварства, который пытается компенсировать собственную изолированность, преувеличивая важность мельчайших событий.