Те, кого обвиняли, то же выступили на Сессии. Не все. Л.С. Штерн была в тюрьме. Н.А. Бернштейн смог ответить на предъявленные обвинения только в 1966 г статьей «назревшие проблемы регуляции двигательных актов» (Вопросы психологии, 1957, № 6).
И. С. Бериташвили на сессии не присутствовал «…так как еще не оправился после травмы позвоночника… Но он передал текст своего предполагаемого выступления. Это было блестяще написанное изложение его концепции о высшей нервной деятельности с разбором критики, которая в его адрес развернулась еще до сессии. Материалы сессии должны были быть сразу опубликованы, и от президента АН СССР С.И. Вавилова пришла телеграмма, в которой он настоятельно рекомендовал ИС. Бериташвили не публиковаться в материалах сессии. Все вокруг убеждали его последовать совету и даже просьбе президента АН СССР, говорили о возможных последствиях. После длительного размышления Иван Соломонович послал телеграмму, в которой настаивал на опубликовании, и материал был полностью помещен в разделе «Несостоявшиеся выступления» (А.И. Ройтбак «В потоке воспоминаний…» в сб. Воспоминания об И.С. Бериташвили. М., Наука, 1991). С очень смелым докладом на Сессии выступил Н.Н. Дзидзишвили ученик И.С. Бериташвили. И доклад ученика, и письменный доклад учителя были чистейшей воды донкихотством.
Л. А. Орбели (Л.А. Орбели (1882—1958) — академик АН СССР (1935) и АМН СССР(1944), заслуженный деятель науки РСФСР (1934); лауреат премий им. И.П. Павлова (1937) и Сталинской (1941); Герой Социалистического Труда (1945). С 1939 по 1950 годы создал и возглавил Институт эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. И.П. Павлова на базе Биологической станции в Колтушах и Отдела эволюционной и специальной физиологии ЛФ ВИЭМа. В 1943—1950 годах Орбели был начальником ВМА, вице-президентом АН СССР (1942—1946) и руководителем Отделения биологических наук АН СССР) выступил дважды. Как видно из первого выступления, он еще не понял что происходит, вероятно, он и не мог представить себе, что так может быть: «Критика направлена в адрес нескольких определенных лиц. И вот я, к сожалению, должен сделать упрек самой организации этой сессии. Дело в том, что если намечены определенные лица, которые должны подвергнуться более или менее строгой критике, то в случае свободной научной дискуссии чрезвычайно важно было бы ознакомить этих лиц с тем, в чем их собираются обвинять и критиковать. Даже когда речь идет о преступниках, то им дают прочесть обвинительный акт для того, чтобы они могли защищаться или высказать что-нибудь в свою защиту. В данном случае этого не было сделано, и мы — несколько подсудимых — оказались в трудном положении, потому что нам зачитывали здесь заранее написанные выступления, в которых имелись известные обвинения, приводились известные цитаты, ссылки, безоговорочно докладываются эти ссылки без того, чтобы мы имели возможность проверить — до конца ли читаются те или иные выдержки, в каком контексте они сказаны. Но это мелочь, на которой не стоит останавливаться». К концу своего доклада он еще ерничал: «Я должен признать еще одну свою, может быть, самую большую вину, что, получив под руководство научное наследие Павлова, я постеснялся беспокоить руководителей нашей жизни и нашей научной мысли своими обращениями. Я поступил бы более правильно, если бы, получив такое ответственное дело в свои руки, я сразу же пошел к нашим руководителям и получил от них указания относительно того, как правильно строить разработку научного наследия Павлова». К последнему дню Сессии Л.А. Орбели понял с чем он имеет дело, и поступил единственно правильно в той ситуации — признал все инкриминируемые ему грехи.
Интеллигентно издевался над участниками Сессии П.К. Анохин. Свой доклад он начал так: «Я коснусь не только тех вопросов из моих литературных выражений, которые здесь были затронуты в прениях, но также и тех, которые не были затронуты, но о которых я считаю нужным сообщить на этой сессии». И дальше, например: «…Эта моя ошибка является поучительной ошибкой, она заставляет меня, ученика Павлова, сказать, что мы должны проявлять больше идейно-политической остроты в наших выражениях и в наших оценках того, что выходит из лабораторий наших классиков.
Второй вопрос — оценка творчества И.П. Павлова с точки зрения соотношения в нем анализа и синтеза. В своей статье 1936 г., которая была прямо посвящена этому вопросу, я допустил много ошибочных выражений, неправильно представляя отдельные категории мышления в творчестве Павлова. Я подчеркивал аналитические подходы или, как я выражался, «подчеркнутый аналитизм» в творчестве И.П. Павлова в первый период развития учения о высшей нервной деятельности. Как показали потом мои личные исследования, критические замечания моих товарищей еще в довоенное время, в частности Палатника, — эти утверждения были абсолютно неверны. Эта ошибка имеет философский характер. Переоценка анализа в творчестве Павлова, это значит — недооценка того синтетического, того грандиозного, что я сам и другие считаем наиболее важным в его руководящих научных идеях.
Этот пример также показывает, что, взявшись за философскую оценку творчества И.П. Павлова и его научного мировоззрения, надо было проявить большую идейно-политическую остроту, ибо только в этом случае возможно вскрытие истинных пружин деятельности такого великого ученого, каким является мой учитель И.П. Павлов…
Третья ошибка, которую я хотел бы также подчеркнуть, это переоценка достижений зарубежной неврологии и зарубежной физиологии. В самом деле, если вы объективно переоцениваете зарубежные достижения, если вы увлекательно рассказываете о их значении, вы неизбежно умаляете значение Павлова, и, следовательно, увлечение и переоценка зарубежных авторов имеет обязательно обратную сторону — недооценку учения Павлова».
В конце концов Сессия постановила Постановление:
«Постановление научной сессии Академии наук СССР и Академии медицинский наук СССР, посвященной проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова.
…Разработка научного наследия Павлова во многих отношениях не шла по столбовой дороге развития его идей.
Развитие идей И.П. Павлова и внедрение его учения в медицину и биологию встретило ожесточенное сопротивление со стороны проповедников различных метафизических, лженаучных концепций — Штерн и ее «школки», отражающих влияние носителей реакционной науки капиталистических стран, нанесших вред нашей науке. Необходимо отметить также борьбу против павловского учения академика И.С. Бериташвили и некоторых других идеалистически настроенных физиологов и психологов, а также психиатров и невропатологов.
Академик И.С. Бериташвили с давних пор ведет непрерывную борьбу против идейных основ учения И.П. Павлова о высшей нервной деятельности, не встречая должного отпора со стороны большинства представителей советской физиологии. Не случайно антипавловская деятельность академика И.С. Бериташвили поддерживается представителями реакционной науки…
Некоторые научные работники в ряде ведущих учреждений, на которых было возложено развитие учения И.П. Павлова, не только не возглавили борьбу с лженаучными, антипавловскими течениями, но и сами в ряде коренных вопросов отошли от дела развития идей И.П. Павлова и подвергли ревизии многие важнейшие его положения.
В ходе сессии было с полной ясностью установлено, что академик Л.А. Орбели и группа его ближайших учеников (профессоры А.Г. Гинецинский, А.В. Лебединский, А.М. Алексанян и др.) пошли по неправильному пути, сбивали исследователей и нанесли ущерб развитию учения И.П. Павлова. Свободная дискуссия, проведенная на сессии, вскрыла всю ошибочность позиции академика Л.А. Орбели, который в ряде случаев подменял взгляды И.П. Павлова своими ошибочными высказываниями…
Сессия отмечает, что академик Л.А. Орбели, будучи руководителем основных павловских институтов — Физиологического института имени И.П. Павлова Академии Наук СССР, Института эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности имени И.П. Павлова Академии медицинских наук СССР, увел научные коллективы этих учреждений в сторону от разработки основных задач павловского научного наследия и, прикрываясь формальным признанием павловского учения, на деле извратил ряд важнейших его положений…