Генрих Вёльфлин Базель, осень 1898
Из предисловия ко второму изданию
…большая полнота привлекаемого материала или более пространное изложение, представлявшиеся кое-где желательными, мало чем способствовали бы достижению главной цели автора: сразу всесторонне воспринять и объяснить искусство целой эпохи. Нет сомнения: чтобы на деле осмыслить явление, следовало еще заострить поставленные вопросы и их дополнить, а мы ведь изначально отказались от рассмотрения цвета как такового, но пока суд да дело нам следует постараться внести упорядоченность в наши наблюдения. Принципиальные направления задаются уже самими понятиями «Мировоззрение», «Красота», «Художественная форма», а ведь, признаюсь, не может быть более явного свидетельства превратного понимания моих идей, чем предложение устранить деление на главы «Красота» и «Художественная форма». Должна же когда-нибудь история искусства вспомнить о своей формальной проблематике, от которой не отделаешься элементарным разграничением одного идеала красоты от другого, т. е. простым размежеванием стилей: ведь эти проблемы начинаются куда раньше — в связи с понятием изображения как такового. В этой области непочатый край работы. Если история искусства желает стать независимой, а не быть простой иллюстрацией истории культуры, должны быть проведены согласованные исследования в области развития рисунка, подачи светотени, перспективы и изображения пространства и т. д. Пока что все попытки такого рода выглядят несколько робкими, однако, если некоторые признаки не вводят нас в заблуждение, недалеко время, когда эти важные вспомогательные работы будут осуществлены в качестве вклада в общую «Историю художественного видения».
Предисловие к четвертому изданию
Отличительная особенность этого нового издания — прежде всего большее количество иллюстраций, изменения же в тексте ограничиваются отдельными поправками. Надо сказать, автор не испытывал недостатка в желании коренным образом переработать книгу, поскольку, продолжая всецело придерживаться своих взглядов, он сделался ныне куда более требовательным к их изложению и обоснованию, однако уже в скором времени выяснилось, что работы по принципу латания прорех здесь явно недостаточно. Так возникло намерение в меру сил исправить осознанные упущения в особой работе, которая бы содержала намеченный анализ и могла бы до некоторой степени восприниматься в качестве второго тома.
Г. В. Берлин, осень 1907
Введение
От слова «классическое» на нас веет холодом. Мы ощущаем, что из живого и пестрого мира нас вдруг занесло в безвоздушное пространство, где обитают одни лишь схемы, а не люди, в чьих жилах струится алая, горячая кровь. «Классическое искусство» представляется вечно безжизненным, вечно дряхлым, плодом академий, порождением не жизни, но учения. А мы испытываем сильнейшую тоску по живому, действительному, осязаемому. Чего жаждет современный человек, так это искусства, пропитанного запахом земли. Любимое дитя нашего поколения не чинквеченто, а кватроченто: не ведающий сомнения вкус к действительности, наивность взора и представления. Готовые одновременно и восхититься, и посмеяться, мы примиряемся с его несколько архаическим способом выражения.
Неисчерпаемо удовольствие, испытываемое туристом во Флоренции, когда он погружается в картины старых мастеров, ведущих свое повествование столь искренне и безыскусно, что так и ощущаешь себя перенесенным в ладные комнаты флорентийцев, где посещают рожениц, на улицы и площади тогдашнего города, где нас обступают люди — некоторые из них взирают на нас с ошеломляющей естественностью.
Всякому известны росписи Гирландайо в церкви Санта Мария Новелла [во Флоренции]. Как весело поданы здесь истории Марии и Иоанна, в мещанском и в то же время не пошлом духе, как увидена жизнь в праздничном ее убранстве, со здоровой радостью от многообразия и пестроты, от драгоценных одежд, от украшений и утвари, от богатой архитектуры! Существует ли что-то более утонченное, чем картина Филиппино [Липпи] во [флорентийской] Бадии, где Мадонна является св. Бернарду и кладет свою тонкую и нежную ручку на страницу раскрытой перед ним книги? Какое природное благоухание разливается от сопровождающих Марию прелестных девочек-ангелочков, сгрудившихся за ее подолом с механически сложенными для молитвы руками и робко, но в то же время любопытно взирающих оттуда на незнакомого мужчину! А уж перед волшебником Боттичелли не должен ли померкнуть сам Рафаэль, чью «Мадонну в кресле» вряд ли найдет интересной тот, кому ведом чувственно-сострадающий взгляд боттичеллиевых глаз?