Как известно, умиравший от туберкулеза В.Г. Белинский написал Гоголю открытое письмо. Прежде один из самых восторженных поклонников писателя, Белинский в свое время провозгласил Гоголя основателем нового литературного направления — так называемой натуральной школы, — защищая от критики за использование низких сюжетов и неблагородного языка. Яркая и остроумная полемика Белинского как ничто другое способствовала признанию писателя. «Я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса, — писал Белинский Гоголю. — И Вы имели основательную причину хотя бы на минуту выйти из спокойного состояния духа, потерявши право на такую любовь». Он заявил, что писатель глубоко заблуждался, уповая на религию и не видя, что проблемы, с которыми сталкивается русский народ, политического плана. Одно из «писем» Гоголя, адресованное «русскому землевладельцу», возбудило особый гнев Белинского, и он заклеймил прежнего любимца как «проповедника кнута, апостола невежества, поборника обскурантизма и мракобесия». Он же первым во всеуслышание сказал, что единственное приемлемое объяснение поступка Гоголя — безумие: «Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться. Или — не смею досказать моей мысли…»4
Написанное в австрийском Зальцбрунне, вдали от российской цензуры, письмо Белинского содержало резкую критику царского режима. Его публикация в России была невозможна, а за распространение копий полагалось тюремное наказание: в частности, именно из-за этого Достоевский попал в Сибирь. Тем большим влиянием стали пользоваться в России и автор письма, и его мнение об общественной роли и нравственной миссии искусства. Линия, разделяющая искусство и жизнь, была стерта, и это стало традицией. Эту традицию, — согласно которой одни и те же оценки применяются и к повседневной жизни художника, и к его произведениям, — Исайя Берлин считал специфической для России. Публика равно выражает «похвалу и поругание, любовь и ненависть, восхищение и презрение как по отношению к художественным формам, так и выведенным в них человеческим характерам, чертам личности авторов и содержанию их романов»5. Гоголь стал для этой традиции пробным камнем. Несколько поколений читателей, критиков и историков разбирали и судили его личность с неменьшим пристрастием, чем его произведения. А идея Белинского о «двух Гоголях» — одном, пламенном патриоте, и другом, предавшем свободу и либерализм, — надолго утвердилась в умах читателей.
Сам Гоголь воспринял критику его последней книги как «пощечину» и сравнивал происходящее с тем, как если бы «еще живое тело человека стало предметом анатомического исследования». В частной переписке он признал свои промахи, объясняя это «болезненным состоянием ума», в котором он находился, когда писал «Выбранные места». Но Гоголь не отказался от взглядов, которые там защищал, и не верил, что они могут нанести вред его читателям. Не соглашался он и с тем, что в его взглядах произошли резкие перемены, говоря, что и «Ревизор», и «Мертвые души» были продиктованы теми же стремлениями, — изобразив коррупцию душ, подтолкнуть читателей к самосовершенствованию6. В 1848 году Гоголь осуществил свое давно задуманное паломничество в Святую землю и сделался адептом священника отца Матфея (Матвея Александровича Константиновского). Тому удалось окончательно убедить Гоголя, что светское искусство — грех, за чем последовало сожжение второго тома «Мертвых душ». Отец Матфей благословил писателя поститься, и Гоголь (который прежде был большим любителем хорошо и вкусно поесть) довел себя строгим постом и молитвой до изнеможения.
Врачи, которых вызвали встревожившиеся друзья писателя, не могли прийти к единому мнению и подвергли уже измученного постом Гоголя распространенной в то время «героической медицине» — кровопусканию, клизмам, пиявкам и гипнозу. Владимир Набоков находил описание последних дней жизни Гоголя невыносимо трагичным7. По свидетельству доктора А.П. Тарасенкова, один из врачей стал «магнетизировать» Гоголя.