Самую долгую остановку во время своей заграничной поездки Чиж сделал в Париже, где посещал лекции знаменитого невропатолога Ж.-М. Шарко в больнице Сальпетриер, и в Лейпциге, где работал в лабораториях психолога Вильгельма Вундта и невропатолога Пауля Флехсига. Присутствовал он и на гипнотических сеансах Ипполита Бернхейма в Нанси и Жозефа Дельбёфа в Брюсселе, а также посетил венского психиатра Рихарда Крафт-Эбинга. Он хотел больше узнать о современных исследованиях патологии, включая и патологию «нравственную». Гипнотические эксперименты, во время которых, как утверждали проводившие их врачи, можно было искусственно создать психическую патологию, интересовали Чижа не меньше, чем гистологические исследования Флехсига и психологические эксперименты Вундта. Он и сам проводил эксперименты — на себе — с наркотическими веществами и обнаружил, что разрушительное действие наркотиков сказывается постепенно. Первым, как ему казалось, страдает «нравственное чувство»: даже когда интеллект, память и восприятие остаются в норме, человек под влиянием наркотиков становится «нравственно помешанным»34. Поэтому неудивительно, что, будучи в Париже, Чиж интересовался и работами Ж.-Ж. Моро, предшественника Шарко. После путешествия на Восток, в Палестину и Сирию, куда Моро отправился, сопровождая своего богатого пациента, он стал пропагандировать гашиш для лечения душевных болезней и для психологических экспериментов. Шарко, бывший интерном в больнице Сальпетриер, когда главным врачом там был Моро, предложил себя в качестве испытуемого в экспериментах с гашишем35.
Чиж был не первым русским, отправившимся в Париж для выяснения психофизиологических эффектов наркотиков. Зигмунд Фрейд также интересовался физиологическими эффектами коки. Он приехал на стажировку к Шарко в октябре 1885 года, когда Чиж еще был за границей, — они могли бы встретиться. Коллега Чижа из клиники Мержеевского С.П. Данил-ло (1848–1897) во время стажировки в Париже ассистировал физиологу Шарлю Рише в его экспериментах с гашишем и листьями коки36. Данилло в его собственных экспериментах на себе наблюдал, что под действием гашиша им могла внезапно овладеть какая-нибудь странная мысль, немедленно требовавшая исполнения. Раз, возвращаясь поздно вечером домой, он подумал, что на него кто-то собирается напасть, и инстинктивно полез в карман за пистолетом. Такой эффект физиолог объяснял тем, что гашиш вызывает «состояние автоматизма, в котором человек под действием отравляющих веществ теряет способность затормаживать инстинкты и управлять своими произвольными импульсами, так что любая мысль немедленно выражается соответствующим действием». Данилло и Рише в совместной статье сообщали также, что животное под влиянием наркотиков «без торможения… становится диким»37.
В истории медицинского использования наркотиков есть немало примеров тесной связи между медицинскими и моральными суждениями. В девятнадцатом веке пристрастие к наркотикам имело двойное значение — «болезни и порока», а «наркоманы» наказывались как законом, так и общественным мнением. Поэтому ученые, использовавшие наркотики в своих исследованиях — как своего рода «ментальный микроскоп», — должны были провести черту между своей работой и мнением о порочности наркотиков. Но, избегая «вступать на почву морали», в интерпретации результатов они не могли уйти от оценочное™38. Язык врачей и физиологов уже был ценностно нагруженным. Когда хирурги впервые начали применять анестетики во время операций, они «обнаружили», что «угасание психических функций начинается с воли, за которой следует потеря внимания и способности рассуждения; наконец, остаются только органические функции». Британский невролог Дж. Х. Джексон предположил, что разные функции разрушаются с разной скоростью — тем быстрее, чем они «моложе», т. е. чем позже появились в процессе эволюции. Наиболее стабильны самые древние функции, наиболее уязвимы функции недавнего происхождения — эту идею французский психолог Тео-дюль Рибо назвал «законом эволюции психических функций»39. Следовательно, когда Чиж утверждал, что в экспериментах с наркотиками нравственное чувство — это наивысшее и самое последнее достижение цивилизации — «угасает первым», его вывод соответствовал состоянию современной ему науки.