Я думал, что стандартного обеда мне будет мало, но с тарелкой щей я справился с трудом, а бифштекс лишь поковырял вилкой и есть не стал. Было такое ощущение, словно мой желудок уменьшился до размеров кулака. Организм выбился из привычного ритма.
Когда я вышел на улицу, то глаза, привыкшие к свету, некоторое время не различали ничего. Я медленно брел на трассу, уже окончательно опустевшую, и теплые огни кемпинга остались за моей спиной. «Может, переночевать здесь?» – думал я, но продолжал идти к машине. Я уподоблялся паруснику. Моим ветром было настроение. Пока оно гнало меня вперед, я не рисковал бросить якорь. Ибо завтра утром этого настроения могло уже не быть.
Может, Лешка тоже останавливался здесь на обед перед тем, как начать спуск с перевала? Он любил столовые с их неповторимым запахом любовью бродячего пса. Когда мы с ним вдвоем разъезжали по городу, он всякий раз пытался затащить меня то в пельменную, то в кулинарию, то в закусочную и при этом обязательно прихватывал с собой бутылку вина. Рестораны он не признавал, даже если я приглашал и обещал за него заплатить. Благодаря Лешке я посетил все пункты дешевого общепита в нашем городе.
Я поймал себя на мысли, что думаю о Лешке как о живом, и невольно поморщился, словно от боли. Невероятное, нелепое, отвратительное событие! Лешка – добрый и безобидный человек. Он мог надоесть, мог вызвать легкое и усталое раздражение, но чаще вызывал жалость и снисхождение. Вот только ненависть и злобу к нему не испытывал никто и никогда. Во всяком случае, я не знал о существовании у него врагов. Что такого он натворил в Кажме, раз вынудил какого-то негодяя превратить его машину в неуправляемый смертельный снаряд? Обвинил физрука в порочной тяге к школьнице? Исключено. У нас частная детективная контора. Мы занимаемся лишь проверкой имеющихся фактов и добычей новых, которые потом вываливаем на голову Сергеича. Вести открытое расследование и, тем более, предъявлять какие-либо обвинения мы не имеем права. Лешка прекрасно об этом знал. В этом плане он работал достаточно аккуратно…
Я снова попытался вспомнить его последние слова, оставленные на автоответчике. «Там столько работы, что все отделение милиции опухнет»… «Это какой-то заговор молчания»… Насчет опухшей милиции поручиться не могу, а вот про заговор он стопроцентно говорил. Значит, он уткнулся в упругие животы молчунов, которые ни слова лишнего ему не сказали. Что же, в таком случае, он смог там накопать?
Я чуть не проскочил ржавый, зияющий дырами указатель на Кажму. На нем еще сохранился рисунок с изображением химической колбы с красным крестом посредине, под которым едва можно было прочесть полустертую надпись: «Въезд строго по пропускам!»
Машина съехала с трассы. Дорога стала еще хуже. Было видно, что ее не ремонтировали много лет. Я сбавил скорость, чтобы не отвалились колеса, и включил дальний свет фар. Казалось, что деревья зашевелились и принялись обступать машину со всех сторон. Никогда еще я не ездил по более мрачной дороге, чем эта.
Я перекатывался из колдобины в колдобину довольно долго. Меня даже укачало, и я остро почувствовал во рту вкус кислых щей. Мысленно поклявшись, что ни при каком стечении обстоятельств в ближайшее время не поеду по этой дороге обратно, я опустил стекло, впуская в салон сырой и землистый запах прелых листьев. Дурнота отступила, я дышал глубоко и спокойно. Стволы деревьев наконец расступились, и я увидел тусклые разноцветные окна двухэтажного дома. Никакой таблички на обочине я не заметил, но и без того было ясно, что мой путь подошел к концу. Машина вползала в Кажму.
Притормозив около дома, который своей безликостью напоминал коробку из-под обуви, я высунул голову из окошка, чтобы спросить у кого-нибудь про гостиницу. Но рядом с темным подъездом никого не было. Под порывами ветра раскачивалась на ржавых петлях фанерная дверь. Перед ней чернела огромная лужа. При всем своем богатом воображении я не мог представить, как жильцы заходят в дом, не замочив колен.
Я кинул взгляд на мутное окно первого этажа. Это была кухня. Под потолком на голом проводе болталась тусклая лампочка. Немолодая женщина в бесцветном халате ссутулившись стояла у плиты. Трудно сказать, что она там готовила, но над плитой клубился грязно-серый дым, какой выпускает разве что паровоз.
Меня передернуло. Наверное, это была захолустная окраина поселка, где жили не самые лучшие представители научной элиты. На малом ходу я проехал еще немного, глядя на темные подъезды однотипных двухэтажных домов. Нигде не было видно людей! Впрочем, этому обстоятельству не стоило слишком удивляться. Если бы судьбе было угодно наказать меня и я бы жил в Кажме, то вряд ли болтался в такое время и в такую погоду по таким мрачным улицам.
Отчаявшись спросить у кого-либо про гостиницу, я решил найти ее самостоятельно. Поселок наверняка маленький, проехать его с одного конца до другого – раз плюнуть. Мой «жигуль», разбрызгивая во все стороны грязную воду, снова покатил в темноту, углубляясь в Кажму, словно наконечник клизмы в известное место. И вдруг в свете фар мелькнул ярко-красный плащ. Молодая женщина шла по краю дороги в том же направлении, в каком ехал я. Она выглядела совершенно необыкновенно. Я хочу сказать, что на этой разбитой дороге, где лужи попадались так же часто, как и темные пятна на шерсти гиены, среди корявых голых деревьев, мрачных домов с тусклыми окнами естественней смотрелась бы Баба Яга в телогрейке и кирзачах. Эта женщина была одета слишком броско и ярко, она просто выпадала из общего фона.
Я притормозил рядом с ней, высунул голову в окошко и, стараясь не испугать ее, приветливо крикнул:
– Добрый вечер! Простите, я немного заблудился…
Женщина, не останавливаясь, искоса взглянула на машину. Кажется, фары слепили ее, и она не увидела моей доброжелательной физиономии. Я лишь отчасти рассмотрел ее лицо. Черты были мелкие, кукольные. Непокрытая голова вымокла под дождем, и светлые волосы сосульками спадали на лоб.
Я немного проехал вперед, обогнав женщину, остановился и распахнул дверци.
– Девушка! – позвал я. – Где тут у вас гостиница?
Она продолжала идти в прежнем ровном темпе, перешагивая через лужи. Когда она приблизилась к машине, ее лицо осветили красные габаритные огни. Мне стало немного не по себе.
– Вы не подскажете… – тише произнес я.
Она замедлила шаг, рассматривая меня очень внимательно, затем ее взгляд скользнул по грязным бортам машины.
– А как вы вообще сюда попали? – спросила она.
Голос ее был приглушенный, невыразительный, как у человека, которого среди ночи разбудил телефонный звонок. Но меня больше удивил ее вопрос. Что значит, как я сюда попал?
– Очень просто, по дороге, – ответил я и вскользь подумал: а вдруг в этот некогда режимный поселок по-прежнему запрещен въезд?
– Я понимаю, что не по морю, – ответила женщина и замолчала, так и не высказав до конца свои неожиданные претензии.
Ситуация была странная. Я смотрел на нее, она смотрела на меня. Мы молчали, мотор урчал.
– Я журналист, – наконец выдавил я из себя. – Приехал сюда по заданию редакции. Мне нужна гостиница.
– Здесь нет гостиницы, – холодно ответила женщина.
– Где же мне ночевать? – растерянно спросил я.
– Не знаю, – ответила женщина, но вовсе не о моем ночлеге. – Не знаю, какая редакция направила вас сюда.
Должно быть, мне повезло встретить представителя администрации поселка, коменданта или же ответственного за соблюдение режима.
– Я могу показать вам удостоверение!
– Оно меня не интересует.
– Может быть, вы подскажете адрес, где пускают постояльцев?
– Не думаю, что кто-то пустит к себе в дом чужого, да еще в такое время.