— Кто это писал?
— Я, мадемуазель.
Быть может, несчастного ребенка заставили переписывать табличку несколько раз, пока ненормальную садистку не удовлетворила каллиграфия. Была бы я создателем современного российского сериала, предложила бы на обсуждение сценарной группы версию, что классную даму прикончил чей-нибудь озверевший отец.
— У тебя есть родители?
— Я сирота, мадемуазель. У меня только брат.
Бедный грустный ребенок. И это лишь одна девочка, которая попала под мое попечение. Бедное искалеченное сердечко.
— Вот что, Алмазова. — Откуда-то выплыло воспоминание, что в подобных заведениях даже имен друг друга не знали, только фамилии. — Ты сейчас вернешься к себе, сменишь фартук, отпорешь эту тряпку. И постараешься быть аккуратнее. А если что-то испачкается, переоденешься.
Что-то я не то говорю, поняла я по расширившимся глазам девочки, но возражать она не осмелилась, кивнула, развернулась и побежала — только пятки сверкали и раздавался гулкий топоток по коридору. Допустимо ли девочкам бегать? Допустимо ли здесь, я имею в виду?
По ушам хлестнул неприятный, резкий звук звонка, распахнулись двери, и тут же, за считанные секунды, коридор наполнился белоснежными платьями. Около двадцати старших девушек создали впечатление бабочек, кружащихся над цветком, и, приглядевшись, я увидела, над чем они так вьются.
Из класса вышел мужчина. Я хмыкнула — любопытно, насколько здесь правила отличаются от того, о чем я читала и что смотрела. Может, память мне и изменяла, а может, приврали историки, но в моем мире в благородный цветничок не допускали молодых да ранних, все больше старых коней, чтобы не портили борозды — что не мешало обожанию институток. В этой академии кто-то провел идеологическую диверсию, и я пошла мужчине навстречу, не потому что собиралась отогнать от него девиц, а потому, что каждого встреченного мной человека мужского пола была намерена проверять на радужку глаз: маг, не маг.
Я почувствовала прикосновение к плечу и машинально обернулась, а когда, увидев женщину средних лет в строгом синем платье и не найдя в ней ничего требующего немедленного внимания, повернулась опять к мужчине, его уже не было.
Дама еще раз коснулась моей руки. Игнорировать дальше ее не получится.
— Рада видеть вас, Сенцова, уже в качестве классной дамы нашей прекрасной академии, — улыбнулась дама по-крокодильи, но, как мне показалось, искренне. Отличный, дружелюбный донельзя прием, и ведь я должна знать эту даму. Хотя бы по имени. А я смотрю на нее как баран на новые ворота.
Дама взглянула поверх моего плеча на подотставших от остальных учениц, поморщилась, покачала головой. В коридорах воцарилась тишина, если не считать шелеста платьев и шороха туфель, но и это ее не устраивало.
И еще: по этому гулкому холодному дворцу, как по селу, новости расходились моментально. Мое появление ни для кого не было секретом.
А Ветлицкий, выходит, граф или князь. Чего его понесло в жандармы?
— Я присматривала за вашими девочками эти дни. Ваши девочки милые, — вернулась ко мне дама. — Знаете… все из благородных семей, без претензий, — она неопределенно покрутила в воздухе пальцами. — Послушные, разве только Алмазова…
Ее взгляд упал на картонку в моей руке.
— Ужасная трагедия, ужасная! — она потянула меня в сторону, я пошла. — Но зачем вы прервали наказание Алмазовой? Наталья Филипповна велела ей неделю так ходить.
— Неделю? — вырвалось у меня. Когда же именно она умерла?
— Да-да, — кивнула дама. — Не то чтобы я вмешивалась, моя дорогая, не подумайте, у нас подобное не заведено, теперь-то вам станут известны все наши секреты! Но Наталья Филипповна держала девочек строго. Вам не стоит менять обращение с ними, детям необходима твердая рука.
— Выставить ребенка на всеобщее посмешище, — заметила я. Дама подводила меня к приоткрытой двери, и я остановилась. — Простите, но я категорически против подобных… методов.
Дама засмеялась.
— О, милая моя… мы все когда-то так думали, поверьте!
— Когда умерла Наталья Филипповна? — осекла ее я. Дама нахмурилась, став похожей на сову.
— Дайте-ка вспомнить… позавчера? Ах нет, два дня назад. Как раз заболела моя Синебрюхова — можете себе представить? Это те самые Синебрюховы, которые «Северные мануфактуры», еще двадцать лет назад они вышли из крепостных! И вот их дочь…
— Что с ней случилось? — перебила я, потому что меня очень мало заботило, что среди княжон и графинек затесалась — кошмар какой! — вчерашняя крепостная. Побольше бы в ваши холеные рядочки бывших крепостных, посбивать дворянскую спесь, показать ум и хватку. Люди, которые еще недавно были чьей-то бесправной вещью, теперь ворочали капиталами — снимаю шляпу! — Не с Синебрюховой, с Натальей Филипповной. Как она умерла?