Кэллоуэй положил трубку на рычажки.
- Теперь - вторая причина моего прихода, - с ледяным спокойствием промолвил он. - Мне следовало бы убить вас за то, что вы посмели осквернить мою дочь, но я не хочу пачкать о вас руки. Но зарубите себе носу: если вы хоть раз ещё приблизитесь к Кейт - вам конец. Слышите? Она моя, и никто, никто - не смеет её даже пальцем тронуть!
Лицо Джоэля перекосилось от омерзения. Губы его скривились.
- Господи, да вы же больной! - процедил он. - Я это ещё при нашей первой встрече заподозрил, но даже представить не мог, как далеко это у вас зашло. Дело ведь вовсе не во мне, да? Вам будет одинаково ненавистен любой мужчина, который осмелится прикоснуться к вашей драгоценной дочке, верно? От одной этой мысли вы уже с ума сходите. Она, как червь, точит вас изнутри. Кейт - с другим мужчиной. Вы ведь сами в неё влюблены, да? Упырь, извращенец. Господи, мне с вас блевать хочется! Вам плевать, кто её обрюхатил, коль скоро это не вы...
Бац! От страшного удара в челюсть Джоэль рухнул как подкошенный. Кэллоуэй возвышался над ним, стиснув кулаки. Лицо его побелело от бешенства.
- Я предупреждаю тебя, Мартин! В следующий раз я тебя убью. Ты понял? Раздавлю тебя как гниду!
Круто повернувшись, он вышел из кабинета.
* * *
Вот, значит, что чувствуешь, когда умерщвляешь собственного ребенка. То есть - ровным счетом ничего. Кроме пустоты. Внутри все пусто, стих еле слышный шепот крохотной зарождающейся жизни. Не осталось ничего. Ни чувств, ни забот, ни любви, ни ненависти. Отняв у неё ребенка, у неё отняли душу. Выпотрошили наизнанку. От тела осталась лишь пустая оболочка.
Иногда она засыпала, но ненадолго. Иногда открывала глаз, но ничего перед собой не видела. Приходили какие-то люди, она их не различала. Держали её за руки, целовали, но, сознавая, что должна их знать, она тем не менее воспринимала их как незнакомцев, и они пугали её. Она с ними не разговаривала, потому что говорить было не о чем.
Но одно её озадачивало. Почему ребенок все время плакал? Почему ему позволяли плакать? Неужто никому не было до этого дела? Кто-то к ней обращался. Зачем? Неужели не понимают, что она никого не слышит? И почему никто не помогает ребенку? Почему не успокаивают? Она понимала, что плачет её ребенок. Тот, которого она убила. Он умер, а плачет из-за того, что она его убила. И будет плакать вечно. Никто о нем не позаботится, не обнимет, не приласкает, не прижмет к груди. Ничего больше не осталось для её дитятка, кроме слез. Вечных слез из-за жизни, которую у него отняли. Которую она отняла.
Ничего, скоро она сама умрет, и тогда она его приголубит, вернет ему всю нерастраченную любовь, накормит молочком вечной жизни. Да, надо побыстрее умереть, чтобы воссоединиться со своим младенцем.
- Бесполезно, - сказала Элламария, возвращаясь в гостиную. - Она ни на что не реагирует.
Кэллоуэй поднял голову. Лицо его казалось изможденным, а морщины, избороздившие его лицо, за последние два дня стали гораздо глубже. Два дня прошло с тех пор, как он перевез Кейт домой. Все это время она неподвижно лежала в постели. Ни с кем не разговаривала, не ела и даже не плакала.
Кэллоуэй провел рукой по волосам, и Элламария заметила, что пальцы его дрожат.
- Я уже не знаю, что и делать, - пробормотал он. - Просто руки опускаются.
- Мне кажется, нужно снова вызвать врача. Так больше не может продолжаться; должна же она хоть что-то есть.
- Хорошо, - устало закивал он. - Как ему звонить?
- Да вы посидите, - вмешалась Эшли. - Я сама позвоню. Она вышла, а Элламария присела рядом с отцом Кейт. Боб раскрыл дверцы серванта и достал бутылку коньяка. Разливая его по стаканам, он заметил, что на столе рядом с пишущей машинкой лежат странички едва начатого романа. Его невольно охватили грустные мысли; кто знает, суждено ли Кейт закончить свое творение. Он задумчиво расставил рюмки перед Кэллоуэем и Элламарией.
- Какое счастье, что вы здесь, - вздохнул Кэллоуэй. По всему чувствовалось, что нервы его на исходе.
- Мы любим Кейт, - промолвила Элламария. - Мы сделаем все, лишь бы помочь ей.
- У неё просто депрессия, - глухо промолвил Кэллоуэй. - Это пройдет, нужно только время. Она поправится, вот увидите. - Он посмотрел на Боба молящими глазами.
Тот улыбнулся.
- Конечно, поправится. После такого потрясения должно пройти время. А потом мы снова увидим прежнюю Кейт.
Вернулась Эшли.
- Доктор уже выехал.
Кэллоуэй потрепал её по руке.
- Спасибо, моя милая. Вы так добры. Просто не представляю, чтобы я без вас делал.
Эшли прижала его руку к своей щеке.
- Нам очень дорога ваша дочь, мистер Кэллоуэй, - сказала она. Положитесь на нас. Жаль только, что нам не удалось помочь ей раньше.
Воцарилось продолжительное молчание, первым нарушил которое отец Кейт.
- А вы виделись с Дженнин в последнее время? - спросил он. - Как она?
Элламария переглянулась с Бобом, затем кивнула.
- Не очень, - ответил за неё Боб. - Она по-прежнему во всем винит себя. Она считает, что пока ей не стоит сюда приходить. Что это может ещё больше расстроить Кейт.
- Пожалуйста, передайте ей, что она ни в чем не виновата. Ей не за что себя упрекать. Кейт взрослая женщина, и она вполне способна сама отвечать за свои поступки. - Однако уверенности в его словах не прозвучало.
- По правде говоря, - сказала Элламария, - мы вовсе не уверены, что то, что происходит с Дженнин, связано только с Кейт. Мне кажется, что есть и какие-то другие причины.
Кэллоуэй вопросительно посмотрел на нее; в глазах его читалось недоумение.
- Дженнин никому ничего не рассказывает, - пояснил Боб. - Но она изменилась ещё до истории с Кейт. Сегодня я разговаривал с её редактором он не очень доволен её последней работой. Мне показалось, что Билл вообще всерьез озабочен.
- А я ничем не могу помочь? - спросил Кэллоуэй.
Боб покачал головой.
- Мне кажется, у вас хватает и своих хлопот, мистер Кэллоуэй. Вы нужны Кейт. А за Дженнин мы как-нибудь сами присмотрим, не беспокойтесь.
Наконец приехал доктор. Он сразу прошел к Кейт. И снова Кэллоуэй, Боб, Элламария и Эшли сидели в молчании, терпеливо дожидаясь. Никто не удивился, когда он сказал, что должен снова забрать Кейт в больницу. Ей требовалось лечение, обеспечить которое в домашних условиях он не мог.
Кэллоуэй на руках отнес дочь к машине и усадил на заднее сиденье. Элламария пристроилась рядом, держа Кейт за руку. Она распрощалась с Бобом, пообещав позвонить.
- Господи, - молилась она про себя, когда они катили по оживленным улицам Кенсингтона, - помоги ей. Сделай так, чтобы она поправилась.
ГЛАВА 19
Дженнин закончила читать письмо. Оно шло долго, несколько недель. Она перечитала его заново. Так, пустой треп. Ни слова о том, чего она с таким волнением ожидала. Однако, вопреки ожиданию, особого облегчения Дженнин не испытала.
Мать начала письмо в своем обычном полушутливом стиле. Бабушка сорвала куш в лотерею "бинго". Целых пятьдесят фунтов, которые рассчитывала потратить, махнув на пасху в Скегнесс. Отец и братья в порядке; про себя же мама, как всегда, умолчала. Дальше она написала, что юная Мэгги Дивер только что вернулась из Лондона и рассказала матери, что остановилась у своего друга по имени Мэттью Бордсли. Не тот ли это актер, с которым когда-то встречалась Дженнин?
Вот и все, о чем хотела сказать её мать, за исключением разве что того, что она очень любила Дженнин и надеялась в ближайшем будущем повидаться. К письму была приложена фотография - бабушка её обожала, - на которой четырехлетняя малышка Дженнин играла в песочек на пляже в Блэкпуле. Дженнин перевернула фотографию обратной стороной, почему-то рассчитывая найти там какую-то надпись, но сзади ничего не было. Засунув старенькое фото в конверт, она снова вернулась к письму. Ни одного упоминания Мэгги или Мэттью в нем больше не было, значит подлая девчонка не осуществила свою угрозу. И вообще все стало на свои места. Мэттью шантажировал её пуще прежнего. Теперь он вымогал у неё уже не по двадцать или пятьдесят фунтов. Нет, теперь он требовал не меньше сотни за раз. А иногда и по двести. Немудрено, ведь теперь ему приходилось содержать Мэгги. Господи, что за гримасы судьбы! Она сама познакомила их, и теперь эта парочка высасывала из неё все соки.