Это несправедливо в том же смысле, как несправедливо родиться без рук. Это уже непоправимо. И это уже навсегда. Однорукие или безногие люди часто пытаются утверждать, что они не особо страдают из-за своих физических недостатков. Но вы им не верьте. Я был бы в ярости на их месте. Я и так уже пребываю на грани бешенства от собственной жизни, при том, что я никакой не калека, и руки-ноги у меня на месте. Те, кто верят в реинкарнацию, говорят, что все наши страдания и беды- это наказание за некие проступки, совершенные в прошлой жизни. Сам я в это не верю, но это отличное объяснение. Люди страдают не просто так. Каждому воздается по заслугам. На все есть причина. Вот, что пугает нас больше всего. Больше любого, сколь угодно сурового наказания. Беспричинный удар из темноты – совершенно бессмысленный и случайный.
Пожилой дядька с двумя безобразными сестричками, он не просто так дядька. Он при Божеском деле. Лицо духовного звания. Одет во все черное. Короткие рукава. Высокий жесткий воротник. Сам весь сморщенный, как сморчок, лысеющий, безнадежно старомодный. Но при огромном распятии на груди, покрытом люминесцентной краской.
– А как усердно вы молитесь здесь, в Корал-Гейблсе? – вопрошает он.
Он обрабатывает свою публику. Очень старательно и упорно. А это значит, что он не особенно преуспевающий проповедник. Тот же лама держался с непробиваемым безразличием человека, который ездит по городу на дорогущей спортивной машине последней модели и знает, что его никто не обгонит. Может быть, кто-то и попытается с ним потягаться, но все равно не обгонит. Хорошему коммивояжеру не надо притворяться, что ему все равно: ему действительно все равно.
Безобразные сестрички вроде бы даже слегка оживляются, слушая дядьку с оранжевым крестом. Все трое встают, направляются к выходу. Я как раз допиваю свой кофе – ну, то, что здесь выдается за кофе. Сижу, размышляю, стоит ли мне догнать этого дядьку. Он оставил на столе какие-то брошюрки. Если ты оставляешь брошюрки в таких заведениях, значит, твои дела плохи. Я читаю: “Бесплатный медицинский осмотр души. Обращайтесь к иерофанту Джину Грейвзу”.
Я оставляю на столике щедрые чаевые, но официантка подавлена, и, похоже, ее уже ничего не радует. У меня почему-то всегда возникает странное желание быть дружелюбным с официантками, таксистами или администраторшами в отелях. Хочется как-то их подбодрить. Сказать, что я очень их понимаю. Им целыми днями приходится общаться с законченными придурками, но я не такой. Нет, не такой. Мне хочется нравиться людям. Почему?
Наконец возвращаюсь к Сиксто, где меня ждет Напалм.
– Мне тут попалась рекламная брошюрка автопоезда Шарк-Велли в Эверглейдсе, – радостно сообщает он и предлагает съездить туда на выходные. Я всерьез размышляю о том, чтобы принять приглашение. В общем-то, парк Эверглейдс – интересное место. И у меня нет никаких планов на выходные. И почему бы действительно не съездить, не посмотреть?
Хотя, как ни стыдно мне в этом признаться, мне как-то не хочется, чтобы меня видели вместе с Напалмом. Потому что я буду стесняться такого общества. Если бы мы познакомились с ним еще в школе, я бы скорее вошел в горящее здание, чем показался на людях в компании с Напалмом. Но с возрастом начинаешь осознавать, что если поблизости обретаются люди, которые явно тебя не стоят, это все-таки не смертельно. Потому что все понимают, что эти явные неудачники никак не могут быть твоими друзьями. Они просто тянутся к тебе, желая приобщиться к чему-то лучшему в этой жизни. Кастовость существует, и никуда от этого не деться. Лучшие игроки в моем гольф-клубе едва кивали мне при встрече. Почему? Потому что им было без надобности со мной здороваться. С меня было нечего поиметь. Они активно общались с другими хорошими игроками или просто с влиятельными людьми. Вежливость – она только для тех, кто может быть нам чем-то полезным. А остальные обойдутся.
У меня у самого куча проблем. Но я еще не безнадежен. А вот у Напалма совсем все плохо. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Он моложе меня лет на пять, и, может быть, когда ему стукнет сорок, он будет безумно счастливым и преуспевающим человеком. И список его имущества не ограничится малым количеством одежды и хроническим заболеванием, о котором не принято рассказывать посторонним.
Что я могу сделать для Напалма? Как Тиндейл: без понятия. Как Бог: без понятия. Неужели я не сумею ему помочь? Конечно, сумею. Вот только не знаю как. Наверное, мне надо подумать о том, чтобы выработать долгосрочную стратегию в качестве Господа Бога. У меня же должна быть какая-то позиция по вопросам запущенных случаев типа Напалма.
Звонят в дверь. Иду открывать. Это Пройдоха Дейв.
– Я тут подумал… надо бы показать тебе город. Местные достопримечательности, все дела. Пройтись по клубам, развеяться.
Я на секунду задумываюсь, а не позвать ли с нами Напалма. Но я знаю, что он согласится, поэтому тихо прикрываю за собой дверь и на цыпочках пробираюсь к машине Пройдохи Дейва.
Мы едем в клуб, но там у входа – изрядная очередь, и нам приходится ждать минут пять, если не больше, хотя имя Пройдохи Дейва есть в списке гостей, и еще очень рано, и клуб практически пуст. У входа дежурят два вышибалы-кубинца.
– Слон на g2, – говорит один.
– Слон на g2? Ты что, совсем с дуба рухнул? Ты уверен?
– Уверен, уверен. Сам ты рухнул.
– Ладно. Тогда пешка на с5.
– Это все плохо кончится, maricon. Ты же сам первый наложишь в штаны. В общем, так. Рокировка, и можешь брать слона.
Они играют в шахматы в уме. Тоже неплохой способ провести время, пока нас всех маринуют в очереди, чтобы клуб не опорочил свою репутацию. Если впустить посетителей сразу – это, видимо, некозырно. В респектабельных клубах такое не практикуется.
Я действительно тронут, что Пройдоха Дейв взял на себя труд вывести меня в свет. Он радушен и щедр. Мы берем выпивку четыре раза, и он платит за три. Пройдоха Дейв любит поговорить. Говорит много, с воодушевлением, взахлеб. Хотя о чем говорит – непонятно. Музыка грохочет, а Дейв произносит слова очень быстро и постоянно размахивает руками. Трудно изображать интерес и внимание, когда ты не слышишь, что тебе говорят, но я улыбаюсь и активно киваю в надежде, что когда-нибудь он заткнется, и можно будет спокойно разглядывать женщин и потихонечку выпивать.
Мне удается расслышать кусок о чернокожих женщинах:
– Чернокожие женщины. Чернокожие женщины. Они сделают для тебя все. Все что захочешь.
И потом, чуть попозже:
– Электромагнетизм… они его просто не понимают. Они не въезжают…
Я уже несколько раз намекаю Пройдохе Дейву, что страшно устал и мне надо домой. Он меня слышит, но в то же время как будто не слышит. То, что я говорю, – неуместно и неинтересно.
В конце концов я понимаю, что слишком пьян, и уже в общем нет смысла отказываться, когда Дейв предлагает выпить еще по стаканчику. И нет смысла рваться домой. Я так напился, что меня наверняка ограбят, разденут практически догола, изобьют и бросят в канаве, а я не то чтобы этого не замечу, но мне будет уже все равно. А Пройдоха Дейв все разглагольствует.
В шесть утра мы остаемся единственными посетителями, и нас выгоняют из клуба. И тут у Дейва звонит мобильный. Это его жена. Он пытается ее успокоить. Использует извечный прием всех мужей, которые хотят хоть на время сбежать из-под надзора бдительных жен: “Он только недавно приехал в город и ничего здесь не знает. Я помогаю ему освоиться”. Теперь я начинаю тихо его ненавидеть. Дело не в том, чтобы помочь мне освоиться. Ему просто хотелось сорваться с привязи. Среди моих знакомых есть немало точно таких же мужей, замученных тяжкой неволей: они назначают деловые встречи в барах, причем на всю деловую встречу уходит не больше пятнадцати минут, после чего начинается конкретная пьянка с друзьями или любовные игрища с секретаршей – часа на три, – но при этом им не приходится врать женам насчет деловой встречи.