Его ноги были облеплены грязью и хвоей.
Сердце подпрыгнуло к горлу, как обезумевший чертик из табакерки. Глаза полезли на лоб. Луис прикусил язык, но не почувствовал боли. Он быстро поднял одеяло. Вся постель в ногах кровати была усыпана сосновыми иглами. На простыне расплылись пятна грязи.
— Луис?
Он увидел несколько сосновых иголок у себя на коленях и резко повернул голову, чтобы посмотреть на свое правое плечо. Там красовалась свежая царапина, в том самом месте, где сухая ветка вонзилась в кожу… во сне.
Я сейчас закричу. Я уже чувствую.
Да, он уже чувствовал, как внутри разрастается огромный, холодный страх. Реальность вдруг замерцала, грозя отключиться. Настоящей реальностью были вот эти иголки, эта грязь на постели, эта кровоточащая царапина на плече.
Я сейчас закричу, а потом сойду с ума, и мне больше не придется тревожиться ни о чем…
— Луис? — Рэйчел начала подниматься по лестнице. — Луис, ты там опять заснул?
Эти две-три секунды Луис боролся с собой за себя; он упорно боролся за свой рассудок, гнал прочь страх и растерянность, как это было вчера, когда в клинику принесли умирающего Паскоу. И он победил. Решающим фактором этой победы стала мысль о том, что жена не должна увидеть его таким, она не должна увидеть его грязные ноги, сброшенное на пол одеяло, испачканную постель.
— Я не сплю, — бодро отозвался Луис. Язык он прикусил сильно — во рту чувствовался привкус крови. В голове все плыло, а где-то в глубинах сознания, вдали от происходящего, брезжила смутная мысль, что, может быть, это иррациональное безумие всегда было рядом, просто он его не замечал.
— Тебе одно яйцо или два? — Рэйчел остановилась на второй или третьей ступеньке. Слава Богу.
— Два, — ответил Луис, едва сознавая, что именно он говорит. — Сделай яичницу.
— Хорошо, — сказала она и пошла обратно вниз.
Луис вздохнул с облегчением и на секунду закрыл глаза. Но в темноте ему привиделся серебряный взгляд Паскоу. Луис тут же открыт глаза. Теперь надо действовать быстро, а все размышления отложить на потом. Он сорвал с кровати простыню. Осмотрел одеяло: оно было чистым. Скомкал простыню, вынес ее в коридор и запихнул в желоб, по которому грязное белье спускалось в прачечную в подвале.
Затем почти бегом бросился в ванную, включил душ, встал под струю воды, даже не замечая, что она была обжигающе горячей, и смыла с ног грязь.
Теперь он почувствовал себя лучше, увереннее. Выбрался из душа и взял полотенце. Ему вдруг пришло в голову, что, наверное, нечто похожее чувствуют убийцы, когда им кажется, что они избавились от всех улик. Это его рассмешило. Он вытирался и хохотал, не в силах остановиться.
— Эй, наверху! — крикнула Рэйчел. — Что смешного?
— Да так, вспомнился один случай, — выдавил Луис сквозь смех. Ему было страшно, но он все равно продолжал смеяться. Смех вырывался откуда-то из живота, твердого, как каменная стена. Ему вдруг пришло в голову, что он очень правильно сделал, запихнув грязную простыню в желоб для белья. Мисси Дандридж приходила к ним пять раз в неделю, мыла полы, пылесосила… и стирала белье. В следующий раз Рэйчел увидит ту простыню, когда будет стелить ее на кровать… уже чистую. Возможно, Мисси что-то и скажет Рэйчел, но это вряд ли. Разве что шепотом сообщит мужу о странных сексуальных забавах Кридов с применением грязи и сосновых иголок вместо красок для тела.
От этой мысли Луис рассмеялся еще сильнее.
Последние смешки стихли, когда он уже одевался. Луис вдруг осознал, что ему стало легче. Он не понимал, как такое возможно, но ему действительно стало легче. Комната выглядела абсолютно нормальной, разве что кровать с оголенным матрасом смотрелась немного странно. Он избавился от яда. Возможно, здесь следовало употребить слово «улики», но Луису казалось, что это яд.
Может быть, именно так люди и поступают с необъяснимым, подумал он. С иррациональным, никак не желающим помещаться в нормальные рамки причинно-следственных связей, что управляют нашим западным миром. Может быть, именно так человеческий разум справляется с летающей тарелкой, неподвижно зависшей над полем за домом; с дождем из лягушек; с рукой, которая посреди ночи высовывается из-под кровати и гладит тебя по ноге. Можно смеяться, можно рыдать… но раз оно непостижимо и неподвластно нам и мы все равно ничего с ним не сделаем, лучше не трогать его вообще. И тогда, может быть, ужас исчезнет сам по себе. Выйдет, как почечный камень.