Сегодня, как обычно, Петька бесшумно проскользнул по лестнице и, пользуясь азбукой Морзе, осторожно выстучал в дверь первые буквы своей фамилии: «Свищ».
— Входи, входи! — Клава радушно открыла дверь и пропустила мальчика в комнату. — Уже на ногах, бегунок? Когда же ты спишь?
— А мне много не надо. — Петька присел на табуретку у двери и приготовился рассказывать.
— Погоди, — сказала Клава. — Давай сначала поедим.
— Да я уже сытый, — сконфуженно отказался Петька.
Клава достала хлеб, варёную картошку, открыла банку консервов, заварила чай, потом усадила мальчишку рядом с собой за стол, и «сытый» Петька с завидным аппетитом принялся за еду.
— Вот теперь докладывай, — попросила Клава, когда мальчик насытился и, отдуваясь, прислонился к стене.
Для начала Петька доложил о том, что в Доме культуры для фашистских офицеров открылось кино. Фильмы крутят каждый вечер, и во время сеансов в зале стоит оглушительный гогот, словно ржут жеребцы в конюшне.
— А ты уже в кино побывал? — насторожилась Клава.
— Очень мне нужно фашистов в кино смотреть, — с презрением отмахнулся Петька. — Да к ним и не пролезешь. Там в дверях часовой стоит.
— Вот так и скажи, — усмехнулась Клава. — Ну, ещё о чём доложишь?
Петька озабоченно нахмурил лоб. Вчера в сумерки он видел, как немцы гнали мимо хлебозавода большую колонну русских. Были там молодые парни и взрослые мужчины.
Одного дяденьку Петька даже узнал — это был Василий Николаевич, учитель рисования. Он сильно изувечен, лицо в синяках, глаз перевязан платком.
— Что ж ты мне сразу об этом не сказал? — рассердилась Клава. — А куда их погнали, не проследил?
— Кажись, на ремонт дороги. Были такие разговоры.
Клава задумалась. Что же стало с Василием Николаевичем? Ведь Дима Петровский говорил, что тот распустил ребят, велел им действовать самостоятельно, а сам собирался пробраться в Сошихинские леса. Значит, не удалось ему уйти к своим.
— А знаете, кого я ещё встретил? — вывел Клаву из задумчивости голос Петьки. — Комсомольцев из истребительного. — Он перечислил имена ребят. — Не смогли они уехать, обратно в город пришли. И Федя Сушков с Капелюхиным вернулись.
— Из Ленинграда? — удивилась Клава.
— Ага! Не приняли их в училище. Ребята все про тебя спрашивают.
Клава взволнованно заходила по комнате: вернулись ребята. Как-то они теперь поведут себя, что думают делать? Надо их срочно повидать, поговорить, что-то подсказать… А первым делом надо повидать Федю.
— Скажи Сушкову, чтобы он зашёл ко мне. Сегодня же, — обратилась Клава к Петьке. — Хотя нет. Пусть он лучше на речку идёт, за водой. Там и встретимся.
— Не может он, — замялся Петька. — Ему из дому выйти не в чем. Штанов нет. Их с Капелюхиным немцы по дороге раздели. В одних трусах оставили. И дома ничего нет — всё погорело.
Клава порылась в комоде, достала поношенные лыжные штаны и сунула их Петьке.
— Это Лёлькины… Наверное, подойдут. Беги скорее. Скажи, что через час я его жду на Великой.
Петька умчался.
Через час Клава направилась к реке, к тому месту, где обычно брали воду для питья.
Не успела она дойти до белёсых, вымытых дождями валунов, как вдруг заметила странную процессию. По мостовой, выложенной крупным булыжником, навстречу ей двигалась водовозка. Вместо лошади в неё был впряжён человек.
Рядом со скучающим видом шагал высокий дородный полицай. По тротуару вслед за водовозкой шли женщины и ребятишки.
Клава поравнялась с водовозкой и обмерла: в неё был запряжён учитель химии из их школы Хайкин.
— Яков Самойлович! — негромко окликнула Клава.
Хайкин судорожно вскинул голову, его бледное, залитое потом лицо передёрнулось, в глазах мелькнул испуг, и он вновь опустил голову.
— Проходи, проходи! Чего глаза таращишь? — прикрикнул полицай, оттесняя Клаву к тротуару.
К ней подбежали Федя Сушков и Петька. Федя был в голубых Лёлькиных лыжных штанах и в заношенном, явно с чужого плеча, пиджаке.
— Что это… К-к-клаша?! — позабыв поздороваться и заикаясь от волнения, заговорил он. — В-в-воду… на учителе!..
— Это они со всеми евреями так, — хмуро заметил Петька. — Яков Самойлович уже третий день воду возит.
Подъём становился всё круче. Водовозка подпрыгивала на булыжниках, гремела окованными железом колёсами, из бочки выплёскивалась вода. Хайкин выбивался из сил. Вот он споткнулся и упал на одно колено. Потом с усилием поднялся, налёг на хомут, но тяжёлая повозка вдруг подалась назад. Видимо испугавшись, что водовозка может скатиться вниз, полицай ухватился за оглоблю и заорал на Хайкина.
Клава и Федя переглянулись, без слов поняли друг друга и, догнав водовозку, принялись подталкивать её сзади. В ту же минуту с десяток мальчишек облепили бочку, и она легко вкатилась на пригорок.
Показалось белое здание городской тюрьмы, обнесённое высоким каменным забором.
Спохватившись, полицай отогнал всех непрошеных помощников, и водовозка вскоре скрылась за тюремными воротами.
Клава и Федя направились к реке.
— Вот как встретиться пришлось… — заговорила Клава. — Даже не поздоровались. Видишь, что фашисты в городе делают!
— Тут и слепой увидит, — помолчав, ответил Федя, с трудом приходя в себя. — Я многое повидал, пока домой шёл. — Он рассказал, почему уехал из Ленинграда и как пробирался в Остров.
— А что теперь думаешь делать? — спросила Клава.
— Мы вчера с Капелюхиным Аржанцева встретили, — вместо ответа задумчиво заговорил Федя. — Он оружие собирает. На всякий случай, говорит…
— Ну и что? — Клава пытливо заглянула Феде в глаза.
— Вот бы и нам то же самое. Наших ребят в городе уже немало. Сколько бы мы оружия собрали… Глядишь, и пригодится. А? Ты как, Клаша?
— Да, да, — кивнула Клава, довольная тем, что Федя почти угадал её мысли. — Нам надо собраться. Потолковать.
— Обязательно надо, — подхватил Федя. — И давайте поскорее. Вот хоть сегодня же. Я могу ребят оповестить.
— Нет, нет. Не спеши, — удержала его Клава. — Надо всё обдумать, подготовиться… Ребят проверить… Сейчас давай заглянем кой-куда. Ты своего дружка повидать хочешь?
— Сашу? — вскрикнул Федя. — Где он?
Клава повела Сушкова на квартиру к Петровским.
Саша лежал в полутёмной комнате, обращённой окном я густой сад. Ему уже было легче: температура спала, нога начала подживать. За ним ухаживал Дима: ставил ему термометр, давал по часам лекарство, терпеливо читал вслух книги и старые журналы.
Увидав дружка, Саша сделал попытку подняться, но тут же болезненно вскрикнул, и Дима строго погрозил ему пальцем.
— В нянечку превратился, — пожаловался Дима Клаве, отведя её в сторону. — Сижу, лекарства подаю, книжки читаю. Ох, не по мне эта работка…
Федя, присев на кровать, рассказал приятелю о своих злоключениях с военным училищем.
— Говорил, на экономический надо подаваться, — сказал Саша. — Вояка тоже, Суворов.
— Какой теперь экономический… Всё равно нам воевать придётся… Ты это на себе уже испытал.
Клава спросила Диму, как обстоят дела у матери в больнице.
— Скверно! — нахмурился Дима и сообщил, что гитлеровцы поставили в больнице свой наблюдательный пост, заставляют лечить раненых, но не дают ни медикаментов, ни продовольствия. Матери приходится изворачиваться как только можно: она выпрашивает у знакомых лекарства, продукты, потратила на еду все свои сбережения.
— Мы вчера с Зиной по домам ходили. Картошку собирали, хлеб. Дают, но мало. У людей у самих ничего не осталось. — Дима вопросительно посмотрел на Клаву: — Надо бы помочь раненым, а, Клаша? Нас же теперь много в городе. Как разом возьмёмся…
— А говорил, в городе делать нечего, заплесневеешь, — с лёгким упрёком заметила Клава.
— Да нет, работа найдётся…
В комнату вошла Зина Бахарева.
— Эге! Да здесь полный сбор, — оглядела она ребят. — Вы бы поосторожнее. Знаете приказ немцев — большими группами в домах не собираться?
Она пощупала у Саши пульс, спросила, как он себя чувствует. Потом отвела Диму в сторону и вполголоса сообщила, что ей сегодня страшно повезло. Она заглянула в подпол к соседу, который эвакуировался всей семьёй, и там оказалось полно картошки. Её, конечно, можно спокойно забрать для больницы.
— Чего вы там секретничаете? — спросила Клава. — Шептунов на мороз!
— Никакой не секрет. Зина картошку обнаружила, — пояснил Дима. — Вот ломаем голову, как бы её в больницу переправить. Грузовик не найдёшь, подводы нет…
Клава окинула ребят быстрым взглядом: вот оно, первое Дело, на котором их можно проверить и сблизить.
— Зато есть мешки и вёдра, — сказала она и изложила свой план. Сейчас в комнате сидят четверо здоровых людей. Каждый из них приглашает двоих или троих надёжных товарищей, все берут мешки и вёдра и перетаскивают картошку в больницу. Она же, Клава, соберёт по цепочке ещё человек пятнадцать пионеров.
— Ой, да так мы что хочешь перетащим, — обрадовалась Зина. — Хорошо бы ещё раненым мяса раздобыть.
— А где его взять? — спросил Дима.
Зина объяснила. Кто же не помнит, что за льнозаводом был совхоз «Городище» с хорошей свиноводческой фермой! Совхоз эвакуировался, но всех свиней вывезти не удалось они разбежались и сейчас живут на воле. — Я уж сегодня гонялась, гонялась за одной чушкой, — зардевшись, призналась Зина. — Одичали только они, никак не поддаются…
— Можно словить, можно, — подал голос Саша Бондарин. — Надо только из верёвки петлю сделать. И набрасывать её на свинью, как лассо на мустангов.
— Ну что ж, — улыбнулась Клава. — Сегодня же проведём охоту на диких мустангов. Возражений нет?
Все были согласны.
Клава спросила, кто из ребят кого пригласит, и назначила место сбора.
Часа через два группа комсомольцев уже перетаскивала картошку из подвала в больницу. Чтобы не привлекать внимания полицаев, ребята пробирались через город по одному, разными улицами, держась подальше от центра города.
В этот же день, в сумерки, они вышли охотиться на «мустангов». Свиньи действительно одичали, они метались по полю, неистово визжали, показывали клыки. С большим трудом ребята заарканили двух свиней, одного свирепого борова и притащили их в больницу.