— Надо, чтобы девчата отсиживались дома, не показывались на глаза немцам, — наказывала Клава.
Вскоре в Острове появились вербовщики. Они расхаживали по домам, ловили молодёжь на бирже труда и расписывали прелести жизни в Германии.
На стенах домов появились красочные плакаты. Дородная русоволосая русская девушка стояла на подножке вагона и, источая медовую улыбку, словно уезжая на курорт, приветливо махала пухлой рукой. Под плакатом крупная надпись: «Я еду в Германию».
Но охотников поехать на чужбину не находилось. Юноши и девушки отсиживались дома, прятались от вербовщиков, старались не попадать под облаву.
А на плакате, что висел около комендатуры, чья-то рука, словно перечеркнув сияющую улыбку девушки, приглашающей поехать в Германию, крупно написала: «Ну и поезжай…» Дальше следовало забористое бранное словечко.
Тогда немцы отдали распоряжение всем девушкам города пройти медицинскую комиссию. За неявку были обещаны всякие кары. Полицаи разносили по домам повестки, брали от матерей подписку, что их дочери извещены о комиссии.
Получила повестку Рая Самарина, потом и Клава.
— Вот тебе и частная мастерская, — расстроилась Мария Степановна. — А я-то надеялась…
Энергичная и хлопотливая, она не могла долго предаваться унынию и направилась в городскую управу, где у неё были какие-то связи.
Там она выяснила, что немцы будут отправлять в Германию только самых отборных, здоровых девушек. Тогда Мария Степановна пошла к знакомой врачихе, которую много лет обшивала, и вернулась от неё с двумя справками для Раи и Клавы. В одной было сказано, что Рая — припадочная, в другой — что у Клавы трахома.
Девушки остолбенели.
— Да, да! — прикрикнула на них Мария Степановна. — Соображать надо. С волками жить — по-волчьи выть. Немцы — они любят бумажку. Поверят вам, что вы больные, — останетесь дома, не поверят — будете у какой-нибудь фрау на ферме свиней выхаживать. Теперь всё от вас зависит.
— Ну, если на то пошло, — решилась Рая, — я им такую припадочную разыграю, что вся комиссия разбежится.
Клава вначале не очень поверила в затею Марии Степановны, но несколько позже, встретив девушек, побывавших на комиссии, она убедилась, что немцы действительно не берут в Германию болезненных и хилых.
В тот же день Клава пришла к Елене Александровне.
— Можно с вами говорить откровенно?
— А разве у нас когда-нибудь было по-другому? — удивилась Елена Александровна.
— Да нет, — смутилась Клава. — Очень вы рискуете многим. Боюсь я за вас.
— А за себя не боишься? А за ребят? Эх, Клаша, Клаша! Говори уж, мы одной верёвочкой связаны.
И Клава поведала о своём плане. Нельзя ли девчат, которым грозит отправка в Германию, снабдить справками о плохом здоровье, о болезнях? Может быть, это кому-нибудь из них и поможет.
— Попробую, — согласилась наконец врач. — Но много девчат ко мне не посылай. Может показаться подозрительным. Я тут поговорю с другими врачами, думаю, что не откажут.
— Спасибо, Елена Александровна. Я так и знала, что вы поддержите…
— Что ж там «спасибо»! — Елена Александровна взяла лист бумаги. — Давай с тебя и начнём. Какую же тебе болезнь прописать?
— У меня уже есть… трахома.
Елена Александровна покачала головой.
— Хороша трахомщица… Любой парень глаз не оторвёт. Нет уж, болеть так болеть… — И она принялась учить Клаву, как добиться покраснения век.
Неделя прошла в тревожном ожидании. Рая с Клавой почти ничего не ели, позеленели, похудели. Рая, часами сидя перед зеркалом, училась подёргиваться, закатывать глаза, судорожно глотать слюну. Клава безжалостно натирала глаза луком.
Комиссия прошла благополучно: то ли немцы действительно поверили бумажке, то ли вид девушек убедил их, что в Германии такие батрачки непригодны.
С трудом сдерживая радость, Клава и Рая вернулись домой и бросились обнимать и целовать Марию Степановну.
— Да ну вас! — отбивалась та. — Ты, Райка, и впрямь сумасшедшая! А у тебя, Клаша, трахома на глазах. Сиди и не лезь.
К вечеру стало известно и о других девчатах: одну комиссия освободила как туберкулёзницу, другую — из-за экземы, третью — из-за недоедания.
Но многим и не повезло: их прямо после комиссии отправили на льнозавод и поместили в пустой сарай.
А ещё через день стало известно, что в сарай попала и Аня Костина.
Немцы уже больше не церемонились, хватали девушек где попало и в ожидании отправки в Германию держали под стражей. Аня и была схвачена во время облавы, когда пришла из колхоза в город.
Всё это взбудоражило ребят. Они собрались к Клаве.
Володя Аржанцев во всём обвинял себя: это он отпустил Аню в город. Ведь сколько раз девушка проскальзывала перед самым носом немецких патрулей и полицаев, и надо же было ей так глупо попасть в эту облаву!
— А всё равно не быть девчатам в Германии. Не пустим! Отобьём! — с мрачной решимостью заявил Володя и принялся развивать перед ребятами свой план. Надо выделить боевую пятёрку, вооружить всех гранатами и винтовками, напасть на охрану у сарая и освободить девчат.
Он уже выяснил: охрану возглавляет Оська Бородулин, и будет очень кстати, если они прикончат эту мразь.
У ребят от такого воинственного плана загорелись глаза. Оружия у них более чем достаточно, смелости хватает, и пора уж им начать боевые действия.
— Всё это хорошо, — остановила комсомольцев Клава. — Но там ведь наши девушки. Пойдёт стрельба, и они пострадают в первую же очередь… Да и боевые действия нам ещё начинать рано.
Аржанцев почти с неприязнью взглянул на Клаву.
— Неужели мы струсим, оставим своих?
Клава не на шутку встревожилась. Сейчас Володя в таком состоянии, что может не послушаться её, увлечь ребят своим сумасбродным планом.
— Нет, Володя, здесь надо другое, — медленно заговорила она. — Нам предстоит ещё одно испытание. Кто-то из нас должен поступить на службу в полицию.
Ребята ахнули. Им пойти в полицию, которую они всё так ненавидели! Да и за кого Клаша их принимает? В своём ли она уме?
— Я в здравом уме и говорю совершенно серьёзно. Мы живём среди врагов и должны знать каждый их шаг.
— Но что скажут товарищи? Родители? — вырвалось у Феди. — Это же предательство!
— Да, не легко. Для этого требуется мужество, характер. Но нам нужны в полиции свои люди… Есть такое задание партизанского штаба. — Клава обвела подпольщиков взглядом. — Ну, кто готов на это?
— Я пойду, — после долгого молчания вызвался Аржанцев.
— Нет, тебе нельзя. — Клава покачала головой. — Ты держишь связь с партизанами.
Из угла поднялся Саша Бондарин.
Бледный, вытянувшийся, он после болезни впервые появился среди ребят и жаждал настоящего дела.
— Позвольте мне, — отрывисто сказал он. — Если это комсомольское поручение — я готов! Да мне и не так стыдно будет: родителей-то моих здесь нет.
— И меня пустите, — подал голос Ваня Архипов. — Вдвоём нам легче будет. Да и устроиться мне нетрудно. У меня сосед полицай, Оська Бородулин. Он, гадюка, давно меня к себе сманивает.
Подпольщики с тяжёлым сердцем согласились с решением ребят. Через несколько дней Бондарин и Архипов при содействии Бородулина были зачислены в полицаи.
Праздничный фейерверк
Шла осень. Целыми днями хлестали косые дожди, листья с деревьев облетели, на улицах стояла непролазная грязь.
Как-то раз промозглым утром к Клаве прибежал всполошённый Петька. Старые, раскисшие опорки еле держались на его ногах, брюки выше колен были зашлепаны грязью, кепка, сбилась набок.
— Ты что? Убегал от кого-нибудь? — встревоженно спросила его Клава.
— Убегал! — признался Петька, со свистом переводя дыхание. — От полицаев…
Клава укоризненно покачала головой. Сколько раз просила она Петьку вести себя осторожно, не задираться, не лезть на глаза полицаям и гитлеровцам!