На заре 25 января сенат собрался снова, но уже не строя иллюзий по поводу своей способности влиять на ход событий. Едва ли сотня сенаторов явилась на заседание, и то лишь для того, чтобы взаимно укорять друг друга в опасном поведении, могущем разозлить Клавдия… На всякий случай они отправили в лагерь Херею — одного из гвардейских центурионов, который убил Калигулу. Напрасный труд: как только он предстал перед солдатами, те завопили, что желают сейчас же нового императора, а когда Херея хотел ответить, звон обнажаемых мечей убедил его этого не делать. Одновременно несколько преторианцев, ранее вставших на сторону сената, теперь его бросили. Наверняка donativum сыграл кое-какую роль в этой перемене… Собрание получило последнее послание Клавдия, вероятно, переданное Агриппой. По форме оно было жестким, но по сути примиряющим. Дядя Калигулы подчеркивал, что не стремился к власти, но теперь, когда солдаты наделили его ею, он не отречется. Это что касается жесткости. Затем он объявлял, что намерен править в согласии с сенатом, как государь, достойный этого имени. И если хорошо известная умеренность его характера не кажется достаточной гарантией, можете быть уверены, что судьба Калигулы отвратит его от пути тирании.
Покинутый немногими войсками, бывшими в его распоряжении, не придя к согласию по кандидатуре преемника, сенат больше не имел пространства для маневра. Он мог теперь лишь утвердить выбор преторианцев. Это был тяжелый удар по его авторитету, однако такая развязка имела и свои преимущества. После полного конфликтов правления Калигулы пришествие Клавдия позволяло хотя бы надеяться на нормализацию отношений. И потом, совершенно верно, что личность нового избранника была способна утишить страхи и обезоружить возражения. Считали ли его дурачком, не способным властвовать, ученым, обжорой или всем этим, вместе взятым — по меньшей мере он будет добрым правителем, а не жестоким тираном.
Такова, во всяком случае, реконструкция событий тех двух дней на основе довольно неточной историографии Иосифа Флавия, Светония и Диона Кассия. Первый, самый словоохотливый из всех, выводит на первый план Ирода Агриппу, выставляя Клавдия напуганным и нерешительным; второй рассказывает о возвышении кретина в столь комичной манере, словно это сцена из пьесы Плавта; третий ограничивается нейтральным и легким пересказом. Все трое основываются на источниках, явно созданных по горячим следам, перерабатывая их в соответствии с личными пристрастиями. Этим объясняются довольно значительные расхождения, усложняющие задачу современному историку. Несомненно, должна была существовать официальная версия, но ее след утерян. В ней наверняка описывалось бегство Клавдия после убийства племянника, защита, оказанная ему преторианской гвардией, а в результате — внезапное возвышение, к которому он не стремился.
Возникает и еще одна проблема. Исходя из историографии, складывается впечатление, будто Клавдий не пользовался никакой поддержкой ни в сенате, ни в правительственных кругах, но это невозможно. Известно, например, что императорский вольноотпущенник Каллист ставил на Клавдия. Сообщив, что этот министр был замешан в заговоре, Иосиф Флавий уточняет, что он предупредил Клавдия о намерении Калигулы его отравить. Однако, по словам иудейского историка, Каллист все это выдумал, чтобы снискать благорасположение Клавдия. Это явный намек на то, что Каллист предчувствовал его приход к власти и входил в число его сторонников. Другие «министры» наверняка последовали его примеру.
Имелись сторонники и среди сенаторов, начиная с тех, кто был связан с семьей Германика узами дружбы. В социальном и политическом смысле слово amicitia (дружба) означало в Риме, и в особенности в высших сословиях, связи любого рода, соединявшие двух человек, а через них — две семьи. То есть это была и общность интересов, и дружба в повседневном значении этого слова. Клавдий мог, таким образом, опираться на многочисленных «друзей» своего отца или на их потомков, а также на тех, кто не хотел исчезновения баловавшей их династии. Получается, что из личной симпатии, из убеждений или объективной реальности (одно не исключает другого) многие сенаторы должны были быть настроены в пользу Клавдия, надеясь извлечь выгоду из нового царствования. Этим и объясняется отсутствие большинства сенаторов на втором заседании 25 января. Молчание для весьма значительной фракции этого «болота» было способом предоставить событиям развиваться в пользу Клавдия, но при этом не подставляться, прямо выразив свою поддержку: вдруг дело обернется иначе.