За две недели до концерта Лапин сдался. Скорее всего ему подсказали, что он может войти в историю советской эстрады с очень некрасивым эпизодом. Последние репетиции проходили уже в Колонном зале.
Она выбрала для себя два платья. Для первого отделения скромное серое платье. Второе — голубого цвета. Она позвонила Епифанову. Он с ней говорил просто и сердечно, как будто не было двенадцати лет, прожитых врозь. Да, он придет. Да, он счастлив, что у нее такой день. Спустя девять лет после ее смерти он напишет:
«Я встречусь с тобой через двенадцать лет за кулисами Колонного зала, где проходил твой юбилейный концерт. Его потом показывали на Пасху… Я встречусь с тобой после нашего окончательного разрыва, после нашей глухой разлуки, по существу после жизни, прожитой врозь, и, как мне теперь ясно, не так и зря. Меня привели к тебе в гримуборную, где пахло увядающими розами и валидолом. Ты сидела вполоборота. Вся в розовом, отраженная бесчисленными зеркалами и поправляла съехавший парик. Вокруг суетились люди. Много людей. Но, увидев меня, ты решительным жестом отстранила от себя всех, чтобы освободить мне место рядом. „Садись, как хорошо, что ты пришел“. Я знал, что это ненадолго: и эта неподдельная радость, и эта мизансцена у зеркала. Сейчас придут другие и будут так же, как и я, шуршать целлофаном и целовать тебе руки, поэтому я спешу отдать свои цветы и присесть за столик, заставленный косметикой и лекарствами… Я жадно смотрю на тебя. Ты постарела и выглядишь усталой, хотя сейчас возбуждена и взвинчена, как это бывало раньше после утомительного дня или бессонной ночи. Я знаю это твое состояние. Этот багровый нездоровый румянец, проступающий под густым слоем пудры. Этого не скрыть гримом, не замаскировать чересчур бодрым тоном. О, как мне знаком твой тон. Эта улыбчивая безмятежность. Так говорят врачи только с безнадежно больными. Наверное, со стороны мы с тобой так и выглядим — безнадежно. Двое немолодых людей, пытающихся изо всех сил объяснить друг другу, что этих двенадцати лет не было и расстались они только вчера, что они в порядке, что все хорошо… Чем же был этот твой концерт? Последнее доказательство, предъявленное всему миру, а заодно и себе самой, — я не сдаюсь, я жива, я пою… В этом вся ты, с твоей способностью идти наперекор обстоятельствам и собственному возрасту, с твоим самолюбием и нелегким нравом избалованной успехом женщины… Ты жила ради этих мгновений. И готова была скорей умереть, чем расстаться с иллюзией своей неотразимости, победительности, с этим образом „певицы на все времена“, который успешно поддерживала в сознании своих бесчисленных слушателей и поклонников. Мне хотелось сказать тебе тогда: успокойся. Имперские люстры твоей славы погасли. Концерт окончен…»
Эта встреча произойдет сразу после концерта, и то, что он написал о ней в 93-м году, — весьма показательно для него. Епифанов — человек самодостаточный, с обостренным чувством собственного достоинства, и, очевидно, за семь с лишним лет их совместной жизни он устал сгибаться под напором ее воли и ее желаний.
…Она начала готовиться к концерту, еще не оправившись после тяжелой болезни. Близкие опасались, что она не выдержит таких нагрузок. Но ее хватало на всех. Она проводила по нескольку репетиций в день — сначала с оркестром Ю. Силантьева, потом с ансамблем Г. Парасоля и, наконец, с Борисом Мандрусом. Большую помощь ей оказал мосфильмовец В. Бабушкин, возможно, самый крупный специалист по части звукозаписи, как тогда, в 76-м году, так и на сегодняшний день.
В первом отделении у нее были песни преимущественно на «военную тематику». Для Шульженко всегда было важно, как она одета и в чем. Однажды после концерта ей позвонил Утесов и стал говорить, какое он получил удовольствие от ее выступления. Она его спросила: «А как вам мое платье?» Оказывается, он не разглядел платья, и Шульженко расстроилась.
В 1996 году, когда многие массовые издания отметили 90-летие со дня ее рождения, в журнале «Работница» появилась большая статья одной довольно опытной журналистки. И вот она, без оглядки описывая подготовку и волнение Шульженко перед началом концерта в Колонном зале, вдруг заявляет, что Клавдия Ивановна решила выпить, чтобы унять волнение. Очевидно, это понадобилось для усиления драматического эффекта. Жаль, что журналистка не удосужилась узнать, что Шульженко никогда не употребляла спиртных напитков. На приеме, на вечеринке, у нее дома перед ней стояла маленькая рюмочка, которую она едва могла пригубить за целый вечер. Как-то у нее был разговор с одной певицей, в то время еще начинающей, а сегодня весьма популярной. Певица спросила Клавдию Ивановну, не позволяет ли она себе перед выступлением рюмочку-другую. Шульженко ужаснулась, мол, как можно. А певица ответила, что она перед началом концерта — непременно коньячку, примерно стакан. Чтобы стресс снять…