— Ну-с, милая барышня, что мы умеем? — по-хозяйски расположившись в кресле, спросил Орешков.
— Я вам не барышня.
— Клава, как ты разговариваешь? — Резникова пошла пятнами. Ей стольких трудов стоило уговорить Орешкова заглянуть на пять минут, и вдруг эта девчонка взбрыкивает.
Орешков барственно улыбнулся, показав ряд золотых зубов:
— Я не совсем точно выразился. Прошу покорнейше меня извинить. И вместе с тем я вас слушаю.
Клава свирепо взглянула на Резникову и по-солдатски подошла к роялю. Елизавета Анисимовна, совершенно сбитая с толку, засеменила за ней.
Шульженко спела почти весь свой репертуар, надо сказать довольно скромный, и, когда добралась до «Снился мне сад в подвенечном уборе», Орешков замахал руками:
— Умоляю вас! Меня уже тошнит от сада и от его родителей — Борисова с Дитерихсом. Что угодно, только не это.
Он поднялся и, торжественно глядя на двух женщин, значительно произнес:
— Я вас беру в свою программу. Пятое мая — День советской печати! — он поднял вверх указательный палец. — Кировский театр, бывший Мариинский! Улавливаете ответственность? Выберите две вещи, Елизавета Анисимовна, на ваше усмотрение. Если не понравится — съедят и не поперхнутся. Это вам не Харьков, где кушают все подряд, — и засмеялся своей шутке. — Ну а понравится — все дороги ваши. Ауф видер зеен! — почему-то попрощался он по-немецки и так же неожиданно исчез, как и появился.
Повисла нехорошая тишина.
— Клава, что с вами случилось? — Резникова никогда не говорила с ней на «вы». — Неужели вы не понимаете, что из-за вашей выходки все повисло на волоске?
— Почему он вместо «здравствуйте» сказал «эта»? Я что — лошадь или вещь?
— Орешков — прекрасный тонкий человек, но со странностями. Учитесь себя сдерживать, милочка. Здесь действительно не Харьков. Умейте проглотить обиду, даже если она покажется незаслуженной, умейте улыбнуться, когда хочется рыдать, умейте быть приветливой, когда есть желание дать пощечину!
Шульженко хмуро взглянула на Резникову:
— Вы на меня не обижайтесь, Елизавета Анисимовна, но я лучше поеду домой. А так, как вы говорите, я не могу. Да и не хочу.
— Дура! Истеричка! Ненормальная! — закричала Резникова, что за ней раньше никогда не наблюдалось. — Я потратила на тебя два года жизни, и только для того, чтобы ты фыркнула и сбежала? Нет, сударыня. Я тебя запру на замок, и никуда ты отсюда не выйдешь… А если так ставишь вопрос, скатертью дорога! Но только после пятого мая, после концерта. Потому что я человек слова. Я обещала Орешкову, и я не могу его подвести. Ясно тебе? — она вышла из комнаты и так хлопнула дверью, что люстра на потолке еще долго жалобно позвякивала.
Клава села в кресло и по-старушечьи сложила руки на коленях. Так любила сидеть ее мать, о чем-то задумавшись. Она понравилась этому слащавому дядечке, она, конечно, споет. Но такой театр!.. Она уже сейчас чувствует, как у нее начинают дрожать коленки лишь при одном упоминании о концерте. Опять не сдержалась. Обидела Резникову. А во всем виноват Григорьев! Почему он не пишет? Она уже неделю как в Ленинграде, на почту бегает по два раза на день. Почему он не пишет?..
Клавдия тяжело поднялась и пошла искать Резникову. Просить прощения.
Пятое мая был солнечный ветреный и холодный день. Клава увидела Ленинград красивым и нарядным. Кировский театр ошеломил ее своим величием и громадностью. Она робела. Когда входили в здание, Резникова улыбалась направо и налево, раскланиваясь чуть ли не со всеми подряд, затем тихо шепнула:
— Плохо споешь, убью!
Клава рассмеялась, облегченно вздохнула, поняла, что Елизавета Анисимовна ее простила. Шульженко обняла ее за плечи, поцеловала.
— Ну-ну, девочка. Все будет хорошо, вот увидишь!
Зал был полон. Ленинградские журналисты пришли на концерт, посвященный их празднику. Клава стояла за кулисами и смотрела во все глаза. Сегодня здесь собрался цвет ленинградской культуры. За кулисами шептали: «Чабукиани! Чабукиани!» Она не знала, кто такой Чабукиани, но смотрела на него восторженно. Он поймал ее взгляд и оглядел свой костюм, чуть смутившись:
— Что-нибудь не так, милая девушка?
18-летний Вахтанг Чабукиани, уже ставший ленинградской знаменитостью, исполнил «Танец с лентами» из балета Р. Глиэра «Красный мак». Гром аплодисментов. Раскрасневшийся, он появился за кулисами, едва не сбив Клаву с ног:
— Ну как?
— Не знаю, — выдохнула Клава, кивнув головой.
Чабукиани вернулся на поклоны и исчез в противоположной стороне.
— Товарищи! — Орешков стоял на авансцене. — У меня для вас сюрприз. В Харькове я отыскал совершенно необыкновенную девушку. Скажу по секрету — она впервые в нашем замечательном городе, колыбели революции, а значит, и впервые на этой прославленной сцене. Уверен, что она вам понравится. А вы знаете, я вас никогда не обманывал. Итак! Впервые и единственный раз, проездом — Клавдия Шульженко! Прошу!