…Недалеко от Сумской есть тихая узкая улочка — улица Дарвина. Трехэтажный особняк, который был построен в первые годы после революции, украинское правительство решило передать в безвозмездное пользование Н. Н. Синельникову. В то время улица называлась Садово-Куликовской.
И вот как-то вечером на третий этаж особняка, где находился большой репетиционный зал, поднялся посыльный театра и сообщил Николаю Николаевичу, что час назад на дуэли убит его сын. У 64-летнего Синельникова больше не было детей. Николай Николаевич винил себя, почему он не настоял на том, чтобы сын ушел из театра, когда он оставил пост художественного руководителя.
Харьков почти год гудел и пересказывал эту историю, а она со временем обрастала все новыми, подчас фантастическими подробностями. Синельникова-младшего хоронил весь Харьков. Артисты театра, циркачи, студенты консерватории, музкомедия — несколько тысяч человек шли за гробом. Скорее всего, это была дань уважения несчастному отцу. Клаве было тогда тринадцать лет. Они смотрели из окон четвертого этажа гимназии Драшковской, как из театра выносили гроб, обитый белой материей. История казалась невероятно романтической. Синельников-младший на долгое время стал кумиром харьковских девушек. Валерский в тот же день, когда произошла дуэль, исчез. Рассказывали, что спустя полгода его поймали чекисты в Петрограде.
Вскоре на Садово-Куликовскую пришло письмо от Петровского, Председателя ВЦИК Украины (надо заметить, что Харьков был украинской столицей до 1934 года), с предложением вновь возглавить драматический театр. Николай Николаевич без колебаний согласился, оговорив себе право самому решать вопросы репертуара.
Так он снова оказался в своем любимом театре. И снова на короткое время.
— Вы к кому, барышни? — спросил пожилой смотритель, внимательно оглядывая юных особ.
— Мы к Синельникову… Николаю Николаевичу…
— Нам непременно нужно, — добавила Клава.
Дежурный удалился, а Клава подумала: «Все пропало. Его или нет, или он занят».
— Николай Николаевич ждет вас. Он на сцене. Вам показать дорогу?
— Спасибо, мы знаем, — храбро соврала Миля и вошла в дверь так, словно она это делала тысячу раз. Клава устремилась за своей подругой.
Они долго плутали, прежде чем попали за кулисы. Клава вдыхала незнакомые запахи пыли, пудры, старых костюмов и мебели и еще чего-то совершенно незнакомого, и сердце ее радостно трепетало в ожидании чего-то чудесного и неведомого.
Они выскочили на полутемную сцену, и получилось это шумно и неуклюже. У края рампы на стуле спиной к темному залу сидел тот, чей портрет девушки много раз видели в фойе театра. Красивая седая голова, загорелое лицо, в руках толстая трость, на которую он опирался. И много стульев, стоящих в ряд. Уже позднее Клавдия поняла, зачем так много стульев на сцене во время репетиций. У Синельникова болели ноги, и он, передвигаясь по сцене, садился на тот или иной стул. Он не мог стоять долго на одном месте.
Когда они с шумом выскочили на сцену, артисты как по команде повернулись к ним. Повисла пауза. Синельников смотрел на девушек неприязненно.
— Между прочим, здесь репетиция, — сказал кто-то из актеров.
Девушки попятились.
— Вам непременно нужно увидеться со мной? — тихо спросил Николай Николаевич. Актеры рассмеялись, задвигались, и Клава почувствовала, что стало легко и свободно. — Слушаю вас.
Миля приросла к полу и потеряла дар речи. Ее запал был израсходован еще на подступах к храму искусств.
— Мы хотели бы поступить к вам в артисты! — громко сказала Клава и внутренне ужаснулась: столько времени она мечтала, как придет сюда, столько раз репетировала перед зеркалом поклоны и разные фразы, и вот на тебе! — ляпнула такую нахальную глупость.
— А что вы умеете? — любезно спросил маэстро.
— Все! — выпалила Клава. Артисты рассмеялись. Клава вздохнула полной грудью и улыбнулась: — Могу петь, танцевать, могу декламировать.
— Ну что ж, спойте нам, голубушка… Кстати, как вас зовут?
— Клава. Клавдия Ивановна Шульженко.
— Что будете исполнять, любезная Клавдия Ивановна?
— «Распрягайте, хлопцы, коней».
— Прекрасно. Дуня, помогите Клавдии Ивановне распрягать коней, вместе с хлопцами.
Клава уставилась на пожилую актрису, полагая, что это и есть Дуня. Но та и не думала идти к роялю.
За инструментом уже сидел молодой человек с красивым ртом и начинающейся лысиной. Клава опасливо приблизилась к роялю. Дуня смотрел на нее весело и ласково. «Какие они все милые», — подумала Клава и запела легко, свободно и вдруг представила, что в зале публика, соседи, друзья, и самый главный человек сидит, опершись на толстую резную трость, оглаживает густые седые усы и смотрит на нее с интересом. А этот молодой «лысик» со странным именем «Дуня» так хорошо ведет мелодию, как будто он играл с Клавой тысячу лет, а артисты поглядывают то на нее, то на мэтра, пытаясь угадать его реакцию.