– И что в этой ситуации вас напрягает больше всего? То, что вы ударили своего партнера? Или то, что он вам наговорил?
– Наговорил он явную чушь, – попыталась отмахнуться женщина.
– Тогда первое, – кивнул Валентин Игоревич. – Итак, вас беспокоит именно насилие. У вас часто случаются вспышки агрессии?
– За тридцать пять лет я впервые ударила человека, который не причинил мне физического вреда, – призналась Лина. – И это меня саму несколько удивляет, если учесть, что с насилием я знакома не понаслышке.
– Я помню, школьная линейка.
– Если вы думаете, что школьная линейка для битья по пальцам – самое страшное, что со мной случалось, вы очень глубоко ошибаетесь.
Лина вздохнула. Ей было сложно говорить, но еще сложнее было не рассказывать. После сеансов с психоаналитиком в ее голове будто прояснялось, и она начинала видеть произошедшее в несколько другом свете. Журавлева отпила воды.
– Большинство людей, если их спросить, не любили школу. Всеми силами старались ее прогулять, остаться дома, поваляться в теплой постельке или, еще лучше, пойти гулять. Никаких уроков, никаких учителей, пристающих с домашним заданием и дурацкими вопросами. Многие, очень многие не вспоминают о проведенных за партой годах как о чем-то чудесном. Все помнят детство, пару-тройку друзей – и только.
Но не я. Для меня школа стала настоящим открытием. Оказалось, что есть на свете много чего такого, о чем я не догадывалась. Об этом не писали в Библии и в Евангелиях. Об этом не было молитв в требнике. Этого невозможно было разглядеть на иконах.
Пока мои одноклассники выводили палочки и крючочки в прописях, я листала букварь. Разглядывала яркие картинки, читала коротенькие сказки. В семь лет я была в восторге от этих ясельных сказок про колобка и репку. А еще в учебниках говорилось про загадочные фрукты, какие-то страны и города. Тогда моя маленькая жизнь расширилась до неимоверных размеров.
Может быть, подумалось мне, мама и папа просто не знают того, что знаю я? Что вот тот шар на ножке, сине-коричневый, со странными неровными пятнами, с белой верхушкой и донышком, с мелкими-мелкими надписями, называется «глобус». А глобус – это наша планета, на которой мы все живем. Она очень большая.
В тот день я шла домой, убежденная, что несу полезные знания, почти откровения. Ими необходимо было поделиться с родителями. Что я и сделала, едва переступив порог. Восторженно я пыталась рассказать, как много нового узнала в школе. Что нас водили в школьную библиотеку и я читала книгу вслух. И библиотекарь – худая женщина, одетая в две кофты – погладила меня по голове.
– Не смей! – зашипела на меня мать. – Не смей произносить скверну в этом доме!
– Это детская книга про животных…
Она ударила меня по губам. От неожиданности я прикусила язык, а шатающийся молочный зуб выпал, и я его машинально проглотила. Во рту стало солоно от крови.
– И в дом не смей таскать эту дрянь. Есть только эти книги. – Палец матери указал на полочку с Библией и прочим. – Остальное от лукавого! В них нет правды! Нет Бога!
Меня снова наказали. Сначала все той же линейкой, а потом отец пару раз хлестанул ремнем по заднице, чтобы лучше поняла.
Книг я в дом не носила. Читала в библиотеке, на переменах под насмешки одноклассников, украдкой под партой на уроках.
К третьему классу эта история немного подзабылась, хотя доставалось мне ремнем уже чаще. То плохо прополю картошку, то вернусь не вовремя со школы, то недостаточно чисто вымою пол. У меня было много послушаний. А еще уроки, обязательные молитвы, вышивка икон для храма. Слишком много забот для маленькой девочки. Слишком много поводов быть наказанной.
Однажды, на уроке природоведения, я испытала настоящий шок. Мне было девять лет, когда я узнала, что есть иные теории происхождения жизни на Земле. В моей семье была лишь одна – нас по образу и подобию своему сотворил Бог. Он же прогневался на перволюдей за их грехи, прогнал из Рая, и теперь все мы должны всеми силами вымаливать Его прощение. Иначе – Преисподняя с вечными муками и зубовным скрежетом.
Но все не так. Никто до сих пор не знает, откуда мы взялись. Так сказала учительница. Она рассказала про теорию какого-то Дарвина, про внеземную теорию развития жизни, что-то еще про развитие всех организмов, от самых простых до человека. И назвала человека венцом природы. Это было страшно, захватывающе, волнительно, непонятно.
Мне просто необходимо было как-то уложить в своей голове все, что я узнала. И я пошла за советом к отцу. Тогда я любила его больше, не понимая, что его «доброта» – всего лишь равнодушие. Он выслушал меня. А потом взял за ворот школьного платья и подвел к матери, которая возилась у печки.