Я почувствовал, что бледнею, и опустил голову.
После французского Рыфкы-бей перешёл к арифметике. Поманив меня пальцем, как извозчика на улице или официанта в ресторане, он принялся писать на полях газеты цифры, время от времени спрашивая меня: «Вам понятно?»
Джемиль Керим-бей хоть и не слушал его рассуждений, но поддакивал:
— Правильно, беим. Вот именно. Арифметика — важный предмет. Её нельзя недооценивать.
Так мы просидели ещё с полчаса. Я крепился из последних сил.
Наконец стенные часы пробили десять, и Рыфкы-бей поднялся:
— Я велел подать экипаж. Может быть, он уже у ворот?
— Если подан, придут и скажут, — успокоил его Джемиль Керим-бей. — Впрочем, сейчас выясним, — и, обратившись ко мне, сказал: — Узнайте быстренько, не подан ли экипаж?.
В растерянности я вскочил и, выходя из гостиной, натолкнулся на курительный столик.
Вслед за Рыфкы-беем стали разъезжаться и другие гости.
Через сад я направился к себе в павильон. У самого берега моря между миндальными деревьями в одиночестве бродила Ведия-ханым. Я хотел пройти мимо незамеченным, но она окликнула меня:
— Иффет-бей, вы уезжаете в Стамбул завтра?
— Вам что-нибудь угодно, ханым-эфенди?
Я невольно спросил таким тоном, словно хотел сказать: «И вам тоже что-то угодно от меня?»
Ведия-ханым склонила голову и не ответила. По её виду нетрудно было догадаться, что она чем-то расстроена.
Наше молчание затянулось, и я поспешил нарушить его:
— Совсем прохладно. Вам нужно вернуться домой.
— У меня разболелась голова. Вот я и хочу освежить её. Значит, вы завтра уезжаете. А когда вы вернётесь?
— Возможно, в четверг, — ответил я после некоторого раздумья.
— А книгу, о которой вы говорили, привезёте?
— Да. Но если я буду очень занят и не смогу приехать, то пришлю её вам. У нас на юридическом скоро экзамены. Приходится много заниматься.
— Я так и знала! — вскрикнула Ведия-ханым, даже не скрывая своего волнения. — Наверное, мы вас вообще больше не увидим. Я изобразил удивление и натянуто рассмеялся:
— Это почему же? С какой такой стати? Ведия-ханым даже не улыбнулась.
— Из-за этой дурацкой истории сегодня вечером.
— Какой истории?.
— Не надо притворяться, прошу вас. Почему вы ему не ответили? Не поставили его на своё место?
— Кто? Я? Но простите меня, ханым-эфенди, а кто я такой? Учитель, которому платят жалованье. Разве учитель имеет право быть невежливым с гостями своего хозяина? Что гости захотят, то он и должен делать. На то их право. Разве не так?
— Вот видите, я же говорила. Хоть вы и кажетесь покладистым, но на самом деле вы очень самолюбивы.
О, Ведия-ханым была совсем не той робкой и тихой женщиной, за которую я её до сих пор принимал. Хрупкое тело её, плотно обтянутое платьем, трепетало; глаза горели страстью.
Наступило томительное молчание.
— С вашего разрешения, ханым-эфенди, я пойду.
— Завтра мы ещё увидимся с вами?
— Я должен буду уехать рано.
— Дети вас полюбили.
— Я тоже к ним привык.
— Они будут очень огорчены.
— Я тоже. Они для меня стали родными… Я всегда их буду помнить. Вас я тоже никогда не забуду. Всю жизнь я буду вам признателен за внимание, за всё, что вы для меня сделали.
— Иффет-бей, я хорошо понимаю, как оскорблено ваше самолюбие. И всё же, несмотря на это, я прошу вас остаться.
Я молчал.
-∙ Вы поняли почему?
На её длинных опущенных ресницах блеснули слёзы.
— Хорошо, я останусь, — глухо проговорил я, с трудом переводя дыхание, словно мне не хватало воздуха. — Что мне теперь оскорбления!
Глава двадцатая
Это была моя первая любовь. Конечно, и до этого я влюблялся — мимолётная, быстропроходящая детская влюблённость, — какая юность проходит без увлечений! Но ни одно из них не коснулось моего сердца.
Я полюбил Ведию чистой юношеской любовью. Я жил как во сне, ничего не видя и не замечая. Всё, что происходило вокруг, потеряло всякий смысл. Мир перестал для меня существовать, он должен был лишь обрамлять эту удивительную любовь. Для этой любви рождались и умирали дни, сменялись времена года.
Мы встречались по ночам на морском берегу. Я вылезал из окна своей комнаты, прыгал прямо на набережную и шёл к развалившемуся сараю, где хранились лодки. Там я ждал Ведию.
Она стала беспечной и отчаянной, как пятнадцатилетняя девчонка, не признавала никаких опасностей, хотя нас всегда могли заметить.
Помню, как однажды ночью нас чуть не до смерти напугала залаявшая в саду собака. Пальцы Ведии, которые я сжал в своей ладони, были ледяными. И когда собака уже замолчала, мы долго ещё прислушивались к ночной тишине.