Я крепко пожал руку друга, — она чуть дрожала у него.
— Другого выхода нет, Джеляль, и я уже ничего не могу сделать. Заявить суду, что я не вор и забрался ночью в этот дом, чтобы не грабить, а, ну, в общем, совсем с другой целью? Ты сам понимаешь, что поступить иначе я не могу. Ничего не поделаешь. Будь что будет!
Я старался успокоить и подбодрить его, словно не я, а он должен был сейчас сесть на скамью подсудимых.
В зале царил полумрак. Старик судья сидел, кутаясь в своё пальто на тёплой подкладке. Он с трудом сдерживал кашель и бесстрастным, едва слышным голосом задавал мне вопросы.
Мои ответы были коротки и ясны. Судебное разбирательство длилось очень недолго. Казалось, всем не терпелось побыстрее покинуть этот холодный мрачный зал.
Прокурор потребовал лишить меня свободы и заключить в тюрьму. Джеляль произнёс в мою защиту длинную речь.
Затем суд «за проникновение ночью в чужой дом и кражу со взломом» присудил меня к шести месяцам тюремного заключения.
Джеляль был вне себя, стал уговаривать меня подать кассацию.
— Напрасно стараешься, дружище, — сказал я ему. — Ничего, кроме мук и страданий, жалоба не даст. Лучше, если всё это скорее кончится.
Не проронив больше ни слова, мы медленно пошли по коридору. Около лестницы, прислонившись к стене и обхватив руками голову, стоял старик.
Джеляль застыл как вкопанный; я невольно закрыл лицо рукой, — перед нами был Махмуд-эфенди. Его старенькое платье промокло от растаявшего снега, по седой бороде катились слёзы. Он подошёл, протянул дрожащие руки и заключил меня в объятья.
— Как же так, Иффет? — прошептал он. — Ах, сынок, сынок! — и захлебнулся слезами.
Только тогда я понял, как низко пал. Только что я считал себя героем, душа моя трепетала от восторга. Теперь мне было стыдно смотреть в лицо своему старому учителю, я готов был провалиться сквозь землю.
Мы постояли около лестницы с Махмуд-эфенди несколько минут, так и не сказав друг другу ни слова.
Прощаясь, старик снова обнял меня, потом надел на голову мокрый капюшон и, с трудом переставляя ноги, стал спускаться по лестнице.
— Ты очень бледен, Иффет, — сказал Джеляль. Я попытался улыбнуться.
— Это был самый тяжёлый удар, — ответил я.
Глава двадцать шестая
Когда меня привели в тюрьму, там шёл ремонт. Часть заключённых спала вповалку прямо в коридорах, точно овцы в загоне. Оказалось, что и в тюрьме протекция имеет силу. Джелялю удалось устроить меня в комнатушку надзирателя, которая была предоставлена во временное распоряжение наиболее «уважаемых» арестантов.
Одним из моих новых товарищей оказался налоговый Инспектор, сидевший за растрату. Другим — бойкий старикашка с седой бородкой, распутник и бабник; он пробрался в дом к соседке-вдовушке и пугал её револьвером. Третий был бывший писарь из кадастрового управления, Васыф-эфенди, ему дали восемь месяцев за то, что он избил начальника своей канцелярии. Четвёртый называл себя политическим.
Налоговый инспектор, родом из Румелии[19], был одним из тех весельчаков, которые и в несчастье не теряют чувства юмора. Он первый меня приветствовал:
— Добро пожаловать! Да забудутся беды твои, брат мой! Сколько?
Я не сразу понял, что значит «сколько». Он объяснил:
— Я спрашиваю, сколько вам дали?
— Шесть месяцев, эфенди, — ответил я. Налоговый инспектор обернулся к писарю кадастрового управления:
— Смотри, Васыф-эфенди, значит, к лету, ко дню Хызыр-Ильяса[20] все вместе выйдем. Теперь нас уже трое. Может, ещё одного подыщем. Сложимся по нескольку лир, купим барашка, возьмём лодку и махнём за город, в Кяытхане. Я прихвачу свой звонкострунный уд. А ещё мы возьмём с собой водки-ракы и закатим пир на весь мир. И пойдёт такое веселье, только держись! Конечно, и за «папашу» не забудем выпить.
Под «папашей» он имел в виду старика бабника: ему предстояло сидеть дольше, чем другим.
— Ради Аллаха, перестань нести околесицу, — огрызнулся старик. — Ещё не раз сюда вернёшься!
— А мы выпьем понемногу, чтоб головы не терять. Не то опять натворим чего-нибудь и, не приведи господь, в тот же вечер загремим.
Васыф-эфенди спросил, за что меня посадили.
— За воровство, эфенди, — не стесняясь, ответил я. Писарь пристально посмотрел мне в глаза.
20