Васыф-эфенди дёрнул меня за рукав.
— Может, пройдёмся, если у тебя есть время, заглянем в кофейню, выпьем по чашечке кофе на берегу моря?
Я с удовольствием согласился.
Мы не решались расстаться друг с другом. С людной площади свернули в пустынные улочки и, петляя по ним, дошли до маяка Ахыркапы.
Васыф-эфенди предложил посидеть в небольшой кофейне на открытом воздухе, под развалинами городской стены. Посетителей оказалось немного. Это были главным образом бедняки-христиане, пришедшие сюда всей семьей, со своими харчами, чтобы отметить праздник весны. Мальчишки носились как угорелые, девочки чинно собирали цветы около крепостной стены.
Внизу, прямо под нами, в другой кофейне какой-то молодой пожарник под завывание зурны пел газели. У музыканта был чахоточный вид, и играл он плаксиво. А вот молодой парень пел здорово. Музыка навела Васыф-эфенди на грустные размышления.
— Выпустить-то нас выпустили, а что делать теперь, неизвестно, — начал причитать он, как бывало, раньше в тюрьме. — Должности нет, денег нет, и делать я ничего не умею, ничему не обучен.
Я, как мог, его утешал: мол, ещё молод, всё впереди, не надо отчаиваться, бог милостив — наступят и хорошие дни.
Васыф-эфенди вроде бы забыл о своём горе и принялся благодарить:
— Спасибо тебе на добром слове. Ты благородный человек.
Бедняга по простоте своей душевной не мог понять, что я говорил больше для самого себя.
В дверях появился невысокий рыжебородый старик с двумя детьми. Увидев Васыфа, он радостно вскрикнул:
— Кого я вижу! Освобождён?
Они обнялись на глазах у всех. Пришедший оказался бывшим сослуживцем Васыфа, когда-то они дружили, и этот тоже пострадал из-за начальника канцелярии.
— Поздравляю, дружище, поздравляю!
С этими словами он снова расцеловал его.
— А это мой товарищ по несчастью. Очень хороший парень, — представил ему Васыф меня. — Шесть месяцев вместе маялись.
Старик сел рядом с нами.
— Бей тоже попал в тюрьму из-за драки? — поинтересовался он.
Васыф уже раскаивался, что сказал про меня, и начал мямлить:
— Да. Было дело. В жизни, знаешь, чего только не бывает.
Случилась у него одна неприятность.
Я отвернулся.
Вскоре они поднялись. Бывшие сослуживцы жили по соседству, — им было по пути. А я хотел ещё посидеть. На прощанье Васыф дал свой адрес, а потом крепко меня обнял. Я обещал сообщить о себе по почте, как только устроюсь. Мы расстались.
Я проводил их взглядом. Солнце уже садилось, тени от крепостной стены вытянулись. Шагая вдоль стены, Васыф и его сослуживец о чём-то оживленно говорили. Я почему-то был уверен, что Васыф рассказывал ему именно о моих «неприятностях».
Улица опустела, смолкли голоса. За пароходом, выходившим в Мраморное море, тянулся длинный шлейф дыма и медленно таял в сумерках. На противоположном берегу зажглись береговые маяки. Прислушиваясь к мерному, тихому ропоту волн, я отдался своим мыслям.
Наконец моя мечта сбылась: я снова на свободе! Но что мне делать с этой свободой? И родственники, и друзья — люди некогда мне близкие, — все стали теперь чужими. Это я понял в тот день, когда меня пришла навестить тётушка Хатидже. Юридический факультет придётся оставить. Если даже меня не выгонят из университета, разве я смогу показаться на глаза своим бывшим товарищам? Просидеть шесть месяцев в тюрьме за воровство, а потом претендовать на должность блюстителя законов и даже самому судить других, — это просто смешно! Устроиться на работу тоже почти невозможно, — кто станет мне теперь доверять? С таким клеймом человек уже не смеет ни о чём просить! Да, может, Джеляль и был тогда прав? И совсем неизвестно: надо ли было подражать Исмаилу, тому самому парню, о котором я слышал в детстве целую легенду.
Казалось, меня подхватил стремительный поток, завертел и понёс. И мысли, мелькавшие в голове, были уже вовсе не моими, а кем-то подсказанными со стороны. Терзавшие меня сомнения толкали на бунт против самого себя. Я жертвовал собой ради любви, и любовь была не только оправданием моего поступка, но источником моей силы. Да, я пожертвовал собой ради неё! Но если теперь этот поступок начинал мне казаться бессмысленным, и уже хотелось зачеркнуть и вытравить прошлое, то как же я выживу тогда, как выдержу всё?
Нет, любовь озаряет душу тайным светом, и я должен её защитить во что бы то ни стало.
Я зажмурил глаза и заставил себя думать о ней. Я принадлежу только Ведии!
На улице уже стало совсем темно. Противоположный берег скрылся из глаз. Сзади послышались чьи-то шаги. Я обернулся: неподалеку прохаживались двое полицейских. От неожиданности я вздрогнул и поспешил подняться со своего стула.
На ком стоит клеймо вора, тот не имеет права шататься в столь поздний час по сомнительным местам.
Глава двадцать девятая
Две ночи я провёл у Джелиля и одну у Махмуд-эфенди. Мой бедный учитель, хромая и волоча больную ногу, обошёл чуть ли не весь город в поисках меня. Жил он, по-прежнему, в своём домике в Сарынозеле. Его жена постоянно болела, и хозяйство вела невестка. После смерти сына старики приютили эту несчастную женщину, и она стала для них родной дочерью. Внуку Мухмуд-эфенди было уже десять лет.
Мы засиделись в тот вечер допоздна. У этих бедных, но честных и порядочных людей мне было удивительно хорошо. Не знаю почему, но в этом доме я чувствовал себя в полной безопасности. Я затерялся в Стамбуле, никто меня не сможет найти, и никому здесь нет дела до моего прошлого и до клейма, что меня украшает.
Махмуд-эфенди то и дело предавался воспоминаниям о счастливых днях моего детства. Я заметил, что, говоря обо мне, он старался подчеркнуть мою воспитанность или восхититься моим покладистым характером — одним словом, как-то польстить мне. Я чувствовал, что он хочет меня подбодрить, убедить, что я остался прежним Иффетом, что не всё ещё потеряно. Он выбирал слова, боясь каким-нибудь неосторожным словом разбередить мою рану.
Как мне хотелось, чтобы Махмуд-эфенди вот так же запросто, словно бы ненароком, рассказал и о моих злоключениях. Может быть, тогда я смог бы взглянуть на события, происшедшие за последнее время, как на давно уже минувшие и забытые.
Пока мы разговаривали, внук Махмуд-эфенди, Сади, придвинувшись поближе к лампе, учил уроки. У мальчика были свои заботы: он никак не мог выучить урок по-французски, плохо понимал текст и боялся, что завтра его обязательно накажут.
— Ну-ка, неси сюда учебник, может, я тебе смогу помочь, — предложил я.
Сади сел рядом и открыл свой учебник. Мы вместе стали переводить маленький рассказик. Он назывался «Кот-воришка». Переводя одно предложение за другим, я вдруг заметил, что мальчик начинает краснеть. Я покосился на Махмуд-эфенди: у того тоже был явно смущённый вид. Как ни в чём не бывало, я всё же перевёл рассказ до конца и даже прочитал содержавшуюся в его конце мораль, что красть нехорошо не только человеку, но и кошке.
Наступило гнетущее молчание. Махмуд-эфенди сидел, опустив голову. Даже свет лампы, как мне показалось, вдруг стал тусклым.
Глава тридцатая
Один из вечеров мне пришлось провести у Музаффера.
Около Бахчёкапы я случайно увидел, как он, нагруженный пакетами, выходит из магазина. Я прошёл мимо, сделав вид, что не заметил его. Думаю, что и он сначала тоже решил последовать моему примеру, но потом почему-то передумал и окликнул меня:
— Иффет!
Мне ничего не оставалось, как подойти к нему.
— А я тебя разыскиваю. Куда ты запропастился? Хотел тебя навестить, но не знаю адреса.
— Меня только четыре дня как выпустили.
— Вот и по моим подсчетам так выходило. Я уже начал беспокоиться. И не заходишь, и о себе знать не даёшь. — Я молчал.
— Нет, Иффет, ты просто неисправим!
Пока я сидел в тюрьме, брат приходил ко мне раза три, не больше, и приносил передачи. Теперь ему было совестно, что он не мог меня за эти дни разыскать, и пытался взвалить вину на меня. До отплытия парохода оставалось мало времени, и брат, взяв меня под руку, потащил к пристани. Я не стал сопротивляться и помог ему нести пакеты.