Я бросился в спальню. Там все было в порядке. Я бросился обратно через комнату и включил свет в вестибюле. Никаких следов борьбы, насилия, пятен крови. И тем не менее она не оставила бы дверь открытой...
Я выругал себя за затяжку времени и схватился за телефон. Звонить Келхауну бесполезно — его нет дома, да к тому же его полномочия кончались у городской черты. Единственной моей надеждой оставался Редфилд. Я отыскал его домашний номер, начал набирать, в спешке перепутал цифры, и пришлось все начинать сначала. Наконец в телефоне послышался голос Цинтии Редфилд.
— Говорит Чэтэм из «Магнолии Лодж», — сказал я торопливо. — Ваш супруг дома?
— Мой супруг? — удивленно переспросила она. — Нет... Я думала, что он у вас, мистер Чэтэм. Я уже десять минут пытаюсь дозвониться до вас.
— Вы считали, что он у нас? — спросил я.
— Я так поняла... Во всяком случае, человек, который пришел к нам, сказал, что хочет сообщить ему что-то связанное с «Магнолией» и с миссис Лэнгстон.
— Он еще у вас?
— Да... Что-нибудь передать?
— Задержите его! — бросил я и сразу вызвал такси.
Когда мы остановились у дома Редфилда, машины перед ним не оказалось. Видимо, тот человек уже уехал. Однако из-за угла виднелся фургон Редфилда. Наверное, Келли уже дома. Я сунул водителю доллар и поспешно зашагал по дорожке.
В дверях появилась Цинтия Редфилд.
— О, прошу вас, входите, пожалуйста, мистер Чэтэм.
— Он уже уехал? — спросил я поспешно.
Она кивнула:
— Но только в город, поискать Келли. Если он его не найдет, то вернется сюда. Входите в комнату, мистер Чэтэм. Я попробую еще раз позвонить.
Я пошел вслед за ней по короткому коридорчику. В конце он сворачивал направо, видимо, в столовую и кухню. Налево была дверь в гостиную. Мы вошли. На противоположном конце комнаты находились камин и дверь в другой коридор, ведущий в спальни, находящиеся в другом крыле дома. Справа — широкое окно, выходящее во внутренний дворик, но оно было задернуто плотными занавесками. В комнате было еще одно, тоже занавешенное окно, перед которым живописно сгруппировались диванчик, кофейный столик и два современных шведских кресла. Слева от меня стоял проигрыватель и рядом с ним — низенький столик с журналами в ярких красочных обложках. В комнате работал кондиционер.
— Что он сказал? — спросил я.
Она обернулась и, улыбнувшись, покачала головой, отчего ее «конский хвост» тоже закачался:
— Он — кубинец, и его трудно понять, особенно, когда он волнуется. Но, кажется, это касалось миссис Лэнгстон... Что-нибудь случилось?
— Она исчезла...
— Ну, видимо, ничего серьезного, — сказала она ободряюще. — Однако мы теряем время. Дайте я еще раз позвоню!
Телефон стоял на специальном столике между диваном и проигрывателем. Она набрала номер.
— Говорит миссис Редфилд... Вы не скажете, мой муж вернулся? О, благодарю вас! — она стала ждать.
— А этот кубинец, — настойчиво сказал я, — он что, из местных? Как его зовут и где я могу его найти?
Она прикрыла трубку рукой.
— Его зовут Монтойя, — сказал она. — Он живет на ферме, сразу за чертой города. Он часто приходит, потому что Келли может поговорить с ним по-испански... — Она кивком указала на кресло. — Садитесь, мистер Чэтэм!
Я поблагодарил ее, но остался стоять. Она просто непостижима. Я не сомневался в том, что она убила человека, может быть, двух, но поверить в это было просто невозможно. Я смотрел на ее скромное ситцевое платье, на мягкие домашние туфли, на «конский хвост», схваченный на затылке круглым гребнем, и на спокойное загорелое лицо.
Тайное воображение рисует женщин-убийц стройными и узкобедрыми, порхающими в облаках нейлона, которого ровно столько, чтобы оставить вас в сомнении, какого цвета у них соски — кораллового или розовато-лилового. И они носят при себе крупнокалиберные револьверы — только один бог знает, где они их прячут. Но эта женщина выглядела типичной молодой домохозяйкой, которая года через четыре будет матерью двух детей и постоянной посетительницей автогонок в детском саду. Может быть, я просто рехнулся.
В комнатах царила тишина, нарушаемая лишь легким постукиванием ее ногтей по телефонному столику, пока она ждала ответа. Я бесцельно бродил по комнате, как вдруг мой взгляд упал на яркую обложку одного из журналов. На этой обложке красовалась фотография музыканта с гитарой, и его имя было напечатано довольно крупными буквами: «Карлос Монтойя».