Светлячок.
Меня пронзает догадка. Так бывает, когда пытаешься вспомнить какое-то слово, оно вертится на языке, но поймать его никак не получается…
— Чёрт их знает, как они подыхают, — продолжает Бронсон озабоченно.
В моей голове почти раздаётся щелчок.
Сердце уходит в пятки на несколько долгих секунд. Вспышка молнии ярко озаряет лицо Бронсона, и в его потемневших глазах я вижу себя самого — шокированного, напуганного, как мальчишка, который живёт глубоко во мне.
А потом я чувствую, что задыхаюсь.
«Самые соблазнительные экспедиции» — возвращение на Землю. «Трофеи» — люди с планеты. «Плачевный вид» — это убитые солнечные люди.
Я думал, слухи о светлячках — бессмысленная болтовня. Но это не плод воспалённого сознания. Вероятно, они действительно существуют — люди, которые выжили после глобальной катастрофы…
И одна из них в Бункере генерала.
На краю сознания звучат слова Коди: «А вдруг они были на Земле?..» Наверняка он даже не представлял, что такое возможно…
— Я хочу изучить этих существ, — продолжает Бронсон, а я с трудом делаю неглубокие вдохи, чтобы не задохнуться совсем. Голос генерала с трудом достигает моего сознания, словно я вдруг оказался под водой. — Если оно сдохнет, у меня ничего не получится. Ты привёл объект в чувство. Помоги моим людям выяснить, чем он отличается от нас, как подчинить это своей воле, как проследить, чтобы оно себя не грохнуло. В случае, если ты справишься и внушишь мне доверие, то станешь причастным к тем, кто наконец изменит расстановку сил на космической станции.
Поток слов генерала поднимает в моей душе настоящую панику, и даже маленькие вдохи делать нестерпимо трудно.
— Итак, мне нужен учёный, — не унимается Бронсон ни на секунду, и краем сознания я понимаю, что это отличный знак, ведь генерал не видит, в каком состоянии я нахожусь, или же это я его умело это скрываю, что прямо сейчас кажется настоящим чудом. — Мне нужен учёный, который умеет хранить тайны и может быть солдатом, способным выполнять приказы. Как думаешь, справишься?
«Я?»
Если не подойду ему, сможет ли он от меня избавиться? Он знает, чей я сын, так что вряд ли это будет просто. Но возможно — или нет?..
В ушах звенит, и вдруг голос генерала звучит так громко, будто я вынырнул из воды:
— Ты мой должник, не забывай.
— Вы напоминаете мне об этом так часто, что даже амнезия мне бы не помогла, — выпаливаю я против собственной воли, смутно осознавая, что Бронсон может и наказать меня за дерзость, однако он лишь глядит хитро и весело, а потом смеётся гулким злобным смехом, какой обычно в книгах и фильмах приписывают демонам.
Едва не начав икать, генерал наконец-то замолкает, а в следующий момент говорит серьёзно:
— Ты хочешь отомстить или нет?
Гром не идёт ни в какое сравнение с тем чувством боли, злобы и отчаяния, которое раскалывает меня на части.
— Что, простите? — удивляюсь я слабым голосом, который раздражает мой собственный слух.
— Я знаю твоего отца, — объясняет Бронсон как ни в чём не бывало. — Уверен, что твоя мать осталась на планете не просто так.
Я разбиваюсь на фрагменты, как пазлы, которые стали неинтересны ребёнку после того, как он их собрал в единую картинку, а после — сам же разломал.
— В тот день… она не была с нами, — понизив голос, сообщает генерал. — Твой отец сказал, что она погибла во взрыве, который произошёл на авианосце, но… я её даже не видел.
Ярость поднимается из недр моей души и заставляет дышать гораздо более глубоко, чем прежде, сжать руки в кулаки, но отступить от Бронсона, пока я не сделал ничего такого, за что понесу наказание.
— Успокойся, — велит генерал ровным тоном. — Мне неизвестны подробности, но я понимаю, что твой отец был жесток к своей жене, что он также использует тебя, как использовал её, а потом бросает, как поступил и с ней. Так он ведёт себя и со мной. Поэтому я и прошу тебя: помоги восстановить справедливость.
Он не называет меня печально известным прозвищем, но намёк слишком очевиден, даже для Бронсона, а я в слишком тяжёлом состоянии, и это заметно даже генералу.
— Я понимаю, за кого ты боишься, — говорит он всё так же спокойно, но в голосе слышится и сострадание, на которое, я думал, он не способен. — Но мы не сделаем ничего, что не понравилось бы твоему отцу. Не он наш враг, но та система, которая распределяет силы на станции. И я… смогу защитить человека, за которого ты боишься. Однажды двери Третьего крыла закроются. Я смогу организовать, чтобы, когда это произойдёт, она оказалась по эту сторону двери. Если ты этого захочешь.
— Так вот к чему всё идёт? — спрашиваю я, почти задыхаясь.
— Тебе не обязательно принимать решение так скоро, но не затягивай, — предупреждает Бронсон, игнорируя мой вопрос, видимо, предполагая, что ответ и так ясен, и отвечать не стоит. — Вот моё предложение, — медленно сообщает он, — сделай так, чтобы объект выжил, и я отплачу тем, что тебе желанно: помогу чаще видеться с Даной, а если пламя революции всё-таки разгорится, я сделаю так, чтобы она оказалась здесь, с тобой.
Его угроза в начале разговора была неясной и расплывчатой, не особенно убедительной, ведь попытаться навредить мне означает накликать беду на себя самого. Зато обещание помочь вполне осуществимо, хоть мне и не очень приятно признавать, что я буду рассчитывать на чью-то милостыню, тем более генерала…
Но всё, что я могу осознать прямо сейчас, — это боль, пришедшая из прошлого. «Тебе, чтобы увидеть собственные страхи, даже не нужно пить таблетку и засыпать. Встреча с прошлым — вот, что пугает тебя сильнее всего остального». Марвин читал меня, как открытую книгу. Вот они — мои страхи. Вот он — мой вчерашний день, который вновь врывается в сегодняшний, стоит воспоминаниям взять верх.
— Я знаю, тебе не нужны проблемы, — говорит Бронсон, и сочувствие в его голосе становится ощутимее. — Но ты наверняка думал, что планета для нас недоступна. Я тоже был в этом убеждён долгое время, а потом узнал правду и понял, что, возможно, и ты захочешь помочь этому объек… этой невинной девушке с Земли.
Он впервые назвал её иначе, словно признав в ней человека, но едва ли можно отвлечь меня таким трюком.
— Ведь шанс что-либо изменить для твоей мамы… уже давно потерян.
Он смотрит на меня нарочито грустными глазами. Пытается играть моими чувствами, неумело и бездарно, но это скорее работает, чем нет…
— Вы говорили, что я не готов к этому разговору, — произношу я с трудом. — Разве что-то изменилось?
— Да, — просто говорит Бронсон. — Я осознал, что без тебя мне не справиться. А заключить союз невозможно, если я не буду с тобой честен. Я хочу знать всё, что получится выяснить об объекте. В первую очередь мы должны узнать, что происходит с кожей, почему она самовоспламеняется, а потом появляются цветы, каждый раз, когда кто-то из наших пытается приблизиться…
— Что? — удивляюсь я.
— Да, — останавливается генерал, когда осознаёт, что сболтнул лишнего, но всё же решает объяснить: — На планете мы вытащили это из огня. Был настоящий пожар, однако оно не просто выжило, но даже не получило ожогов, лишь цветы на коже появились. Мои люди пытались осмотреть объект, но стоило им начать приближаться, как прямо от него отскакивали искры, начинался пожар. Так было каждый раз. Во всех случаях, кроме того, когда к объекту приблизился ты. Я думал, это связано с тем, что объект потерял сознание, но, когда он пришёл в себя, стало ясно, что это не так. Сьерра, как и ты, спрашивала меня, почему я не прекратил всё, когда объект открыл глаза и, тем более, когда вы заговорили… — да что там! — когда ситуация вышла из-под контроля. Но ты оказался первым, кто прикоснулся к объекту, и тот не воспламенился, первым, с кем он заговорил. И пока остаёшься единственным, — неохотно добавляет генерал. — Я должен был позволить тебе установить хоть какой-то контакт.
Я смотрю на Бронсона во все глаза и нахожусь в таком шоке, что не могу произнести ни слова. После долгой паузы, в течение которой мы просто продолжаем смотреть друг на друга, генерал задумчиво говорит: