Когда вопрос генерала: «Тебе всё ясно?!», — вернул меня к реальности, я без угрызений совести сбросил очередные звонки: сначала Коди, а затем и Рэя. В конечном итоге за весь вечер я так и не ответил ни тому, ни другому, а, вырвавшись наконец из Бункера и пытаясь уложить в сознании всё, что Бронсон мне наговорил, отправился к старому другу и перевёл дыхание только когда оказался у него в кабинете.
Ни один из нас за все годы ни разу не произнёс слово «поминки», но я прекрасно помню, что в этот день 28 лет назад Ньют Оутинс узнал, что получит билет на станцию. Только он — не его родственники, не его друзья. Я никогда не знал, кто именно был ему дорог и насколько, однако спустя год после переселения на Тальпу Ньют попросил меня поужинать с ним в память о тех, кого он оставил на планете. Я не задавал вопросов, а он ничего не разъяснял, но в этот день всегда надевал чёрный костюм, как будто вновь носил по кому-то траур.
Вот и сейчас мы едим в тишине не меньше получаса. Я ощущаю на себе внимательный взгляд Ньюта, как будто он чего-то от меня ждёт, но, не зная, что он хочет услышать, решаю просто молчать, время от времени накладывая себе в тарелку еду.
Оутинс всегда щедро накрывал стол в этот день, и я каждый раз говорил ему, что это слишком много, тем более для двоих. Он лишь задумчиво мычал, и на следующий год всё повторялось. Его кабинет, обычно скромный и лаконичный, в этот день выглядел так, как будто здесь собралось не меньше двух десятков гостей, и стол ломился от блюд. Но сегодня он превзошёл самого себя.
Выбор просто огромный: от бургеров и сэндвичей, сочащихся соусами, до плато овощей, зелени и сыров, а также горячие блюда — курица, запечённая с картофелем, и рис со слабосолёным лососем. В качестве десерта на стол подали чизкейки с ягодами и фрукты — ароматные апельсины и клубнику, а главное — никаких гибридов.
Целый день я почти ничего не ел и набросился на угощение с видом голодавшего несколько месяцев, но теперь, утолив голод, начинаю чувствовать растущее напряжение, возникшее от оценивающего взгляда Ньюта.
Звонок нарушает тишину, и я с едва сдерживаемым раздражением раскатываю ленту по запястью и просматриваю надоедливое сообщение: «Вам звонит Рэй Рилс».
— Брат?
Я поднимаю голову: на меня смотрят светлые зелёные глаза, ясные и мудрые.
Ньюту Оутинсу гораздо больше лет, чем можно было бы предположить, и он — обладатель самой обычной, непримечательной внешности, однако всегда выглядит опрятно и подчёркнуто элегантно. На станции он ответственен за безопасность в Стеклянном доме. Хотя это не единственная его работа — и не самая опасная.
Я коротко киваю, и Ньют спрашивает тем же спокойным тоном:
— Какие-то проблемы?
— Не хочу ни встречаться, ни разговаривать с ним, — признаюсь я. — Вот моя проблема. Врывается в жизнь всегда внезапно, без предупреждений, превращает её в хаос и исчезает.
Оутинс понимающе кивает.
— Сколько вас помню, вы никогда не умели жить мирно, — грустно усмехается мужчина. — Вероятно, ты прав, что не общаешься с ним: твоя работа обязывает избегать конфликтов, — со значимостью добавляет он, и одного красноречивого взгляда достаточно, чтобы понять: Ньют говорит не о разработке виртуальных миров.
Моя начальница — Ребекка Олфорд, но это только официально. У меня есть и более ответственные обязанности — быть глазами и ушами моего отца, ведь только я знаю, где именно в основных районах нашего города установлены камеры динатов, и время от времени я должен отправлять в Эпицентр отчёт о ситуации в Третьем крыле.
— Неизбежное зло, — догадавшись, о чём я думаю, произносит Оутинс. — Необходимо всегда быть начеку.
Кому, как не ему, об этом судить, ведь и у него есть тайны.
— Одно моё неверное слово, и, не сомневаюсь, Рэй сделает всё, чтобы наша встреча с Даной не состоялась. А я не виделся с ней больше года.
Ньют сочувственно смотрит на меня и говорит:
— Тогда тебе нужно быть предельно осторожным, — зелёные глаза смотрят прямо на меня. — А разве ты осторожен?
У меня всё холодеет внутри. Руки сами собой замирают, и я так и не доношу вилку до рта. Опускаю ладонь, и металл со звоном ударяется о тарелку. Но я выдерживаю долгий взгляд человека, чьим сыном я всегда мечтал родиться, и задаю встречный вопрос:
— А разве нет?
Ньют медленно кладёт нож и вилку на тарелку, упирается локтями в стол и смотрит на меня.
— А разве можно назвать осторожностью твоё сотрудничество с генералом?
Мы молчим несколько долгих секунд, пока Ньют сканирует меня взглядом, словно лазером, пытаясь выяснить, насколько я уязвим после его намёка на события из далёкого прошлого.
Меня не удивляет, что Оутинс уже в курсе происходящего. Кому как не начальнику информационной безопасности Третьего крыла — серому кардиналу — всё знать? Официально эта работа осуществляется МОРиОНом, однако лично перед моим отцом отчитывается именно Ньют. О власти и влиянии Бронсона знает каждый, а вот Оутинса за пределами Стеклянного дома едва ли кто-то узнает. Да и трудно сказать, что он обладает властью, скорее навевает на других страх находясь в тени своего могущественного господина.
Однако во мне поднимается раздражение, что он не сказал сразу, а решил поиграть в эти игры с гляделками и наводящими вопросами. Голос совести неуверенно напоминает, что внутри сгнившей системы это, пожалуй, единственный человек, с которым я нашёл взаимопонимание, и не стоит лезть на рожон. Едва ли Ньют может дать мне то, что я желаю всем сердцем, однако, сделай я что-то не так, и он, возможно, сумеет оградить меня от гнева своего хозяина. Но «возможно» это — ключевое слово. В любом случае, ссориться с ним — значит, окончательно потерять почву под ногами.
— Что — сотрудники болтают? — предполагаю я, пытаясь сдержать раздражение, но оно всё равно проскальзывает в моём тоне.
Ньют только недовольно отмахивается:
— О чём могут болтать сотрудники? Им наплели с три короба, будто в лабораториях проводят эксперименты с будильниками на колёсах да разноцветной картошкой.
Я горько усмехаюсь, вспоминая, как думал о том же, когда услышал от Алана новость, что о Сфере для сотрудников Стеклянного дома сочинят нелепые легенды.
— Они могли бы вообще сделать вид, что лаборатория по-прежнему одиноко пустует, не оправдывая вложенных в неё денег, однако это было бы чересчур неправдоподобно, — добавляет Ньют в том же духе. — Думаю, в ближайшее время в окнах по ночам подолгу будет гореть свет. Один пытливый ум пытался намекнуть, что всё не так просто, как рассказывают, однако его быстро и ехидно высмеяли, так что динатам даже не пришлось бы волноваться о безопасности в Третьем крыле.
Я вновь невольно усмехаюсь: люди генерала неплохо работают, выдумывая и рассказывая всем небылицы. Возможно, Бронсон — самый преданный слуга руководителей станции.
— Дэн, я знаю, что генерал, как акула, повсюду преследует тебя, — переходит в наступление Оутинс, и мои плечи невольно напрягаются, как будто я собираюсь защищаться. — Он велел мне прикрывать тебя в тех случаях, когда оказываешься занят работой, которую он тебе подкинул, когда задерживаешься на работе и, более того, если вдруг тебе понадобится воспользоваться тайными лабиринтами, ведущими в Сферу.
Ньют упирает в меня взгляд — теперь уже упрямый и проницательный, и я, опустив собственный, с внезапным интересом начинаю рассматривать столешницу.
Так он позвал меня сегодня не только ради ужина в память о тех, кого оставил на планете. Приближается ещё одна долгая душеподъёмная речь, только на этот раз не от генерала.
— Ты действительно думаешь, что я настолько глуп, чтобы поверить, будто Бронсона интересуют научные исследования? — говорит Оутинс очень тихо, а потом, спустя бесконечно долгую минуту, произносит по-отечески тепло: — Ты ведь не ввязывался в переделки… сколько лет?
В этих словах я почти слышу чужие и раздражение, что вновь накатывает волнами, не позволяет мне удержаться от встречного вопроса: