— Это правда. И у генерала, поверь мне, достаточная мотивация. Ему надоело, что динаты из Эпицентра руководят Третьим крылом и отправляют людей Бронсона…
Меня вдруг озаряет. Ньют мог бы не продолжать, но, даже заметив, как меняется выражение моего лица, он договаривает:
— … на войну в Четвёртое крыло, а когда нужна помощь в борьбе с повстанцами Третьего, отворачиваются. Возвращение на Землю генерала не интересует, он хочет использовать солнечную для того, чтобы заполучить главаря мятежников. Он осознал, что договориться с народом проще, чем с правителями, и хочет наладить отношения с повстанцами, переманить людей, преданных динатам, или, если это невозможно, то избавиться от них. Для этого потребовались бы верные люди. Бронсон уже ведёт переговоры: лидер в обмен на светлячка. Он сдаст главаря повстанцев правительству и станет в глазах динатов если не героем, то хотя бы верным слугой, ведь они не хотят повторения истории с Четвёртым крылом. А если повезёт, то в его руках окажутся ещё и результаты исследований светлячка. Динатам не останется ничего другого, как принять генерала в своё общество. Получив рычаги управления, он сможет однажды закрыть Третье крыло от самих динатов и руководить самостоятельно. А если всё выйдет из-под контроля, он даст нелегалам оружие. В любом случае перепрограммировать систему и изолировать Третье крыло можно изнутри, но генерал понимает, что кровопролития не избежать. К тому же, для этой цели ему потребуется не кто-нибудь, а ты, из-за чего ставки и риски возрастают многократно. Его приоритет — порядок. Себя он считает той силой, которая способна его обеспечить. Когда сам станет динатом, разумеется. Он вспыльчивый, близорукий и жестокий и считает, что его достоинство — это грубая и настойчивая сила. Но у него давняя обида на Фельдграу и других динатов, ведь генерал помогал завоёвывать власть на станции, однако его оставили в прежнем положении.
Я в таком недоумении, что могу произнести только одну фразу:
— Звучит, как сюжет неплохого боевика.
Шутка кажется несмешной даже мне. Но ещё более нелепой представляется вся эта история.
— На станции каждый шаг контролируется динатами. Разве нет? — с жаром спрашиваю я. — Как можно просто покинуть Тальпу и отправиться на Землю на космическом корабле так, чтобы не узнали в Эпицентре?!
— Справедливый вопрос. Однако мы знаем, что динатами контролируется не всё. Иначе в Хранилище долгие годы не шла бы война, а в Третьем крыле истребили бы всех повстанцев. Но этого не произошло. К тому же, не знаю, с кем именно сотрудничает генерал, но за его спиной стоит кто-то из Эпицентра. А там против динатов тоже плетут интриги.
Значит, Бронсон ведёт двойную игру.
— С одной стороны, переговоры с Эпицентром, с другой — с повстанцами, — задумчиво шепчу я, — но зачем обессиленным, измученным мятежникам нужен светлячок? Хотят вернуться на Землю? Интересно, на чём. На воздушном шаре?
— Они хотели бы изучить, возможно ли стать такими, как солнечная, — без тени сомнений сообщает Ньют. — Это сделало бы повстанцев хозяевами положения. Они смогли бы выдвигать динатам условия.
— Но как генерал поймёт, что ему выдали настоящего лидера? Насколько я знаю, неизвестно, кто возглавляет повстанцев Третьего крыла.
— Генерал отличается предприимчивостью, а не высокоразвитым интеллектом, — отвечает Оутинс с улыбкой, но я шумно выдыхаю:
— Без доказательств трудно поверить, что такое возможно.
Мы буравим друг друга взглядами. Ньют уверенно заявляет:
— Подтверждения не заставят долго ждать. Ты знаешь меня, я в курсе дел, но не вступаю в эти игры. По совести, надо бы встать на защиту интеллекта, который наверняка развитее нашего. Но даже зная правила игры, люди продолжают исполнять роли пешек, потому что так безопасно. Я могу предвидеть ходы короля, но останавливать его? Так серые кардиналы не поступают, — подшучивает Оутинс, но на самом деле в его словах правды больше, чем юмора.
— И каков следующий ход? — на этот раз усмехаюсь я, но слова Ньюта стирают с моего лица улыбку:
— Главная пешка генерала — сам светлячок. Бронсон выведет её в город, — убеждённо говорит мужчина. — И думаю, совсем скоро. А всех других пешек, которые окажутся рядом с землянкой, ждёт незавидная участь.
Ньют останавливает на мне мрачный взгляд, от которого по коже бегут мурашки.
— Я не стану озвучивать, что ты для меня значишь. Но я надеюсь на твою рассудительность. Не оставляй меня одного. Не связывайся с ними.
О таком отце я всегда мечтал.
— Для пешек игра имеет только один исход, — мужчина молчит несколько секунд, а затем беззвучно шевелит губами: — Смерть.
* * *
Боковым зрением замечаю какое-то движение и чувствую внезапную лёгкую боль в предплечье.
— Эй! — возмущаюсь я, пытаясь схватить мужчину, но он уже отступает. В его руке я вижу шприц. — Что это?
— Всё будет хорошо, — обещает нежный голос.
Голова вдруг наливается тяжестью. В глазах начинают танцевать белые пятна.
— Я тебя люблю, — доносится голос, но словно издалека.
И я проваливаюсь в пустоту. А потом вижу его…
Священник одет в длинную чёрную сутану со стоячим воротником и широкими рукавами. В его руках — символ всхода. Священный знак весь перепачкан кровью… Капли падают на пол. Ноги священника превращаются в огромную чёрную кобру, которая шипит и бросается вперёд. Из-за спины появляются ещё две руки, гораздо более длинные, чем бывают у человека. Они стремительно тянутся ко мне, а когда я со всей силы по ним ударяю, поджимаются обиженно к телу и начинают быстро крутиться вокруг священника. Я не могу за ними уследить, и вот они становятся одним кольцом, вращающимся вокруг человека. Чёрная сутана превращается в белую. Руки наконец-то останавливаются, кольцо замирает в воздухе вокруг высокой фигуры, а на теле священника появляются огромные дыры.
Вдруг я вижу совсем другого человека. Он проводит по лицу рукой, снимая маску. За одной — со спокойным выражением — показывается другая — плачущая. Человек срывает и её, открывая улыбающееся лицо, а под ним виднеется смиренная физиономия. Он пытается снять и эту, но она намертво приклеилась к коже и не поддаётся. Мышцы шеи напрягаются и вдруг замирают — и вот наконец маска слетает с лица… но вместе с кожей, открывая голый череп…
Я перевожу взгляд — и из темноты ко мне приближается человек с несколькими головами, на каждой — маска. Они плачут, смеются, кричат и шипят одновременно, а по моему телу проходит дрожь. Таких тварей становится всё больше: они выныривают из мрака — и человеческие, и звериные, пока наконец не появляются такие, чьи тела совершенно бесформенные и существуют лишь для того, чтобы лицам было на чём располагаться.
Всё исчезает. Я опускаю взгляд и вижу под собой космонавта. Вокруг него шевелится темнота. Она сгущается, превращаясь в десятки и сотни скелетов, которые тянут к человеку свои руки, а космонавт тянет свои — ко мне. Глаза горят во мраке красным светом, челюсти стучат, кости ломаются, когда скелеты толкаются вперёд, пытаясь пробраться к человеку. И вдруг они воспламеняются, сгорают в огне…
Из мрака показывается густая тень, более плотная, чем сама темнота. Сверкают глаза. Она протягивает руки, которые лоснятся, напоминая разорванные рукава, но не достигает меня, запутавшись в паутине — крепкой, липкой. Прямо над тенью нависает огромная паучиха с человеческим лицом, но сотней глаз. Она держится мохнатыми лапками за толстую нить, а потом вдруг начинает падать, когда та обрывается. Паучиха проваливается во мрак вместе с густой тенью, запутавшейся в паутине, и я вновь вижу священника.
Он достаточно высокий, и когда поворачивается ко мне, наши глаза оказываются на одном уровне, а взгляды встречаются. Не знаю, что выражает мой, но его — старческий, тяжёлый — обещает возмездие за все мои грехи.
— Теперь на работу ты приходишь самым первым, — раздаётся над моим ухом голос Коди, и я медленно поднимаю голову со сложенных рук.
В сознании туман ото всех видений, и он не готов рассеяться так быстро.