— Здесь словно какой-то небольшой круг, а из-за него выглядывает насекомое… паук с длинными тонкими лапками… Хотя нет, больше похоже на крылья. Только не такие, как у птиц, а с перепонками, как у летучих мышей.
Девушка продолжает двигаться, обходя меня по кругу, и потом вновь останавливается передо мной. Она приближает свою руку к моей, и я вижу, как девушка хмурится.
— В ладони что-то сверкает и привлекает внимание. Что-то блестящее, но не естественное, — мои глаза округляются, когда я замечаю, как девушка задумчиво растирает одной рукой кожу другой ладони, между большим и указательным пальцами.
— Так много ран. И даже будто совсем свежие. Но даже они совсем не такие глубокие, как старые.
Вдруг девушка проводит ладонью вдоль рёбер, там, где мои дикие друзья совсем недавно оставили сувенир на память. Жар, исходящий от её ладоней, становится яростнее и совсем нестерпимым, когда она легонько касается меня ладонью. Я с шумом выдыхаю, а Габи напряжённо и даже испуганно посматривает на меня, хмурится, как будто ей приходится преодолевать какое-то препятствие, но, когда убирает руку, я чувствую, что боль, вызванная её прикосновением, постепенно начинает отступать.
Не успеваю спросить, откуда девушка могла узнать об ожоге под рёбрами, как она склоняется ко мне, будто прислушиваясь к груди, кладёт руку на шею и при этом старательно смотрит куда-то в сторону. Зато у меня появляется возможность как следует изучить веснушки на её лице. Однако слова Габи заставляют забыть обо всём:
— В тебе есть свет. Но он совершенно неотделим от мрака. Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных, — продолжает девушка таким тоном, будто сама не верит собственным словам, даже не успевает задуматься, просто озвучивает откуда-то полученные знания. — Чувства всё ещё сильны, — тихо добавляет девушка, — но человека давно здесь нет.
Я смотрю на неё широко распахнутыми глазами, чувствуя себя так, будто получил удар дубинкой по голове.
— Этого человека нет в живых, — едва слышно шепчет Габи под моим пристальным взглядом.
Понятия не имею, что отражается на моём лице, но вижу, как в глазах девушки беспокойство превращается в сочувствие, а затем в страх. Нужно прекратить всё это. Но я не могу найти в себе сил даже отступить.
— Что ещё ты чувствуешь? — говорю я, и собственный голос кажется мне совершенно чужим.
— Есть и другой образ, — продолжает Габи всё ещё шёпотом. — Но его труднее уловить, он глубже, словно ты его прячешь, — Габриэлла хмурится, а в глазах мелькает замешательство. — Это девушка, — она вдруг немного отступает и смотрит настороженно. — Ты — защитник? — внезапно спрашивает она, чем застаёт меня врасплох.
— На этой станции никто никого не может защитить, — мой шёпот кажется слишком ядовитым. — Особенно я.
— Ты создаёшь мантию, не будучи защитником? — спрашивает Габриэлла недоверчиво, и мой взгляд бегает по её лицу, в попытке найти подсказки, что это значит.
— Мантию? — сдаюсь я. — Мы называем защитником человека, который способен оградить родных от опасности, заступиться за других людей, помочь им.
Взгляд Габриэллы проясняется, и она облегчённо вздыхает, хотя я сам не имею ни малейшего представления, чем вызвана такая смена настроения.
— Мы называем так мужчину, который создал семью, — объясняет она.
Я слегка склоняю голову.
— Ты спрашиваешь, женат ли я?
В её глазах вопрос, но я уже и так понял, о чём шла речь. Защитник, значит. Забавно.
Повинуясь порыву, я спрашиваю:
— А как называют девушку, у которой есть семья?
— Она находится под защитой, — Габриэлла смотрит на меня, как на пришельца, и я бы пошутил, не будь обстановка слишком напряжённой.
Название логичное, но нелепое. Взгляд девушки заметно тускнеет: я разочаровал её своими ответами и вопросами, и больше ничего не узнаю о землянах.
— Но это не всё, — задумчиво произносит Габи. — В твоей душе столько всего. Сколько оборотов вокруг Солнца ты прожил?
Не решаюсь уточнять, о чём идёт речь, и просто молчу. Габи этого, похоже, не замечает: она будто к чему-то прислушивается.
— Раны не только на твоём теле. Дух болен. Глубоко, гораздо глубже, чем видно глазам, запрятан мрак. Темнота налетала не раз и порывисто, как ветер, и словно паутинку, разрывала сущность. Калечила саму душу. И это даже не рана, это как болезнь, только не для тела, для духа. Что это? — Габи прикладывает ладонь к губам и смотрит на меня испуганно. — Я не знаю… Я никогда такого не видела.
Зрачки расширены, в глазах отражается ужас, стоят слёзы, на яркой зелени радужки они напоминает капли росы на листве.
— Словно в темноте шепчут чужие голоса и под кожей растекается мрак, — едва слышно произносит девушка, но её слова громко и отчётливо повторяются у меня в сознании. — Ты поклялся себе, что новых голосов не будет. Но чувствуешь, что не сможешь сдержать обещание.
Оцепенение вдруг покидает Габриэллу. Взгляд становится ясным, будто только сейчас девушка по-настоящему приходит в себя. Замешательство и неловкость — всё, что я вижу на её лице, когда она говорит:
— Не знаю, почему я сказала именно такие слова. Всё это лишено смысла…
Зато я точно знаю, о чём она говорит. И каждое её слово — попадание в цель.
Несмотря на всё, что со мной происходило, ни один человек не смел говорить со мной о ранах. И я гордился, что жизненные трудности если и сломили меня, то по крайней мере не заставили признаться в этом миру. Но глубоко внутри я всегда догадывался, что мои раны не затянутся. Никогда.
Я чувствую себя так, словно с успехом прятал всё самое важное и личное, но вот пришла девушка, которая без всяких усилий вытащила на свет мои слабости… Я так старательно прятал чувства и эмоции в самые потаённые глубины души. Никто на свете не смог до конца выяснить ни мои страхи, ни мои сомнения. Я загнал их так глубоко, что сам поверил, будто справился. А она увидела их так легко, словно это ничего не стоит. Словно я — открытая книга.
Но есть нечто ещё более страшное. Она смотрит на меня с сочувствием. И я ощущаю, будто разлетаюсь на сотни осколков.
В жилах закипает кровь, и я чувствую, как нервно начинает пульсировать вена на шее. Наверное, я смотрю на Габриэллу слишком пристально, потому что она испуганно отступает. В ужасе от того, что внутри бушует ураган, я отворачиваюсь от Габриэллы, не зная, что делать с собственной яростью и беспомощностью. А потом за моей спиной раздаётся шёпот, полный неоправданного восхищения:
— Каким же сильным нужно быть, чтобы терпеть такую боль?
И моё сердце разбивается вдребезги.
Я не должен так поступать, но не успеваю взять себя в руки. Бросив что-то вроде «Скоро вернусь», я выбегаю из лаборатории. Плохо отдаю себе отчёт в том, как буквально пролетаю по подземным туннелям, а затем по белоснежным коридорам Стеклянного дома, поднимаюсь на лифте и достигаю кабинета. Родные стены немного успокаивают меня, только всё равно я испытываю чувство нереальности.
Я всегда гордился своей силой, выносливостью, внутренним спокойствием, самодостаточностью. С самого детства я воспитывал в себе любовь к одиночеству, к здравомыслию и самоконтролю. Ради чего? Чтобы меня вывела из себя какая-то девушка — если верить генералу Бронсону, просто дикарка с Земли?
Я, я, я. В моём монологе никогда не было столько «я», ведь мысли о собственной непростой судьбе меня не волновали. Я не задавал себе вопросов, но по меньшей мере некоторые из них теперь точно не смогу отогнать. Они шумят в голове, как надоедливые мухи.
Неужели существуют люди, которые способны чувствовать так, как она меня? Неужели все эдемы живут так? Боже мой, тогда что мы делаем на этом свете? Создаём технику, которая улучшает нашу жизнь. Улучшает ли?.. Мы не помним, не знаем, как понять другого человека. И то, что кто-то незнакомый так понимает меня, пугает до потери пульса.
Вопросы, бесконечные вопросы. Я привык не искать ответов. Однажды я понял, что это бессмысленно, и поклялся больше вопросов не задавать. Поклялся привыкать к любым условиям. Закрывать глаза на несправедливость.