Меня совсем не вдохновляет мысль, что до поры до времени придётся оставаться здесь и просто ждать, когда Коди сделает всё за меня, но сердце продолжает бунтовать, и я думаю, не вживили ли мне, грешным делом, ещё один датчик.
Друг смотрит на меня выжидающе.
— Чертовски разумный план, — игнорируя боль, признаюсь я, и вижу, как на лице Коди появляется несмелая, почти по-детски наивная улыбка. — Будь осторожен. В любой момент… — я замолкаю, и улыбка гаснет на лице друга, когда он предчувствует, что я хочу сказать, — если это станет опасно, сообщи мне.
Практикант кивает.
— Ты знаешь, где меня найти, — улыбаюсь я вымученно, глядя на своё обессилевшее тело, и друг усмехается в ответ.
— Ты будешь здесь, — подыгрывает он мне. — Не сомневаюсь. Поешь, — говорит он, подвигая ближе к кровати столик с едой, и скрывается за дверью, оставляя меня в одиночестве.
От вида сопливой каши и горстки суперфудов меня начинает тошнить, но я уверен, что Оутинс запретил Коди давать мне что-нибудь другое. «Тебе нужно набраться сил», — так и слышу в голове назойливый голос Ньюта. С обречённым вздохом я набираю ложкой каши и подношу ко рту, стараясь игнорировать, как от искусственного запаха сводит и недовольно урчит желудок. Усилием я отправляю кашу в рот и заставляю себя проглотить омерзительную жижу, при том, что догадываюсь: усвоится далеко не всё. Но другого выхода нет.
Надеясь отвлечься от неприятного вкуса и ещё более гадких воспоминаний, накатывающих из прошлого, как тошнота, я запускаю ленту и вижу сообщение: «Дэннис, ответь, что ты в норме. А то мы нервничаем». И в конце строчки весёлый улыбающийся смайл. Великолепно. Слабо улыбаюсь, но схожу с лица, как только вспоминаю, что мне стоит отправить по этому незарегистрированному номеру. «Я целые сутки оставался без сознания! В твоём понимании это и есть „подлатать“?!»
Некоторое время я издеваюсь над собой, проглатывая одну ложку каши за другой, а следом и отпущенную мне горстку суперфудов, пока наконец в тарелке ничего не остаётся.
Я смотрю в безжизненный потолок, задаваясь одним и тем же вопросом, к чему всё это нас приведёт, когда на ленту наконец приходит ответ: «Ты же дышишь? Мы всё сделали — ещё и руками Бронсона: он ничего не заподозрит. Даниэль не только перенастроил твой датчик: теперь мы будем решать, какую картинку показывать генералу. Он не узнает, где ты находишься на самом деле, если только мы этого не захотим. А значит, с этой задачей справились». Руки так и чешутся написать всё, что я об этом думаю, но сил хватает только на то, чтобы безвозвратно удалить сообщение.
Хотя ванная находится в нескольких метрах от меня, чтобы до неё добраться, приходиться потратить не меньше пятнадцати минут. Я оказываюсь на месте как раз вовремя, чтобы не создавать роботам-уборщикам лишнюю работу. Я вынужден задержаться здесь, опуститься на белоснежный пол и судорожно хвататься за сидение унитаза побелевшими пальцами, потому что за каких-то полчаса меня выворачивает наизнанку раз десять.
Размышления о своей жизни в непосредственной близости к смывному бачку приобретают какой-то глубокий философский смысл, и, если бы не боль в груди и спине, я бы ни за что не решился вернуться обратно, в койку. Но минут двадцать оказывается достаточно, чтобы понять: выворачивать больше нечем, а удерживать себя в вертикальном положении становится почти невозможно. Я ползу обратно, мысленно благодаря всех действующих и забытых богов за то, что об этом позоре останется известно лишь мне и унитазу.
Я падаю на кровать как раз вовремя, потому что спустя несколько минут появляются гости. Стараюсь не зацикливаться на сочувственном взгляде Ньюта Оутинса и ехидном — генерала.
— Транквилизаторы её убьют… — начинаю я, но Бронсон сразу же прерывает:
— Можешь это доказать?
Доказать? — Невольно я мрачно усмехаюсь: для этого надо было бы убить землянку. Однако генерала, похоже, не заботят неудачные формулировки, равно как и чья-то жизнь. Успевая поймать мой взгляд, Ньют отрицательно качает головой, предупреждая от необдуманных поступков.
— Наши лекарства повлияют на неё сильнее, чем на человека, — торжествуя победу, произносит генерал, — но точно не окажутся смертельными. Я знаю, что вы задумали на пару с Практикантом, — я не подаю и виду, но Бронсон явно хорошо осведомлён, так что моя выдержка вряд ли его переубедит. — Не думаю, что у вас что-то получится.
«Не думаю — или надеюсь, что не получится?» — так и хочется спросить, но очередной предупреждающий взгляд Оутинса отрезвляет меня.
— Во всяком случае, — протягивает Бронсон, — вы можете попробовать.
— Мы не просто попробуем — мы справимся, — обещаю с готовностью, и генерал скалится в ответ.
— Что ж, хорошо, если так.
Они уходят, и, к собственному сожалению, я засыпаю гораздо чаще, чем хотел бы, и сплю гораздо дольше, чем надо бы, но тело не слушается, на удивление паршиво привыкая к датчику. Вопросы, которыми я задаюсь, и образы, что рисует мне воображение, то и дело превращаются в сон, из которого я выныриваю ещё более уставшим, чем до того, как уснуть. Остаток дня так и проходит — в полуобморочном состоянии.
Когда вечером приходит Коди, у него нет и нескольких минут, чтобы поговорить. Он поспешно оставляет ужин и исчезает так же быстро, как появился в моей комнате. Каша и суперфуды и выглядят, и на вкус оказываются такими же омерзительными, как и в предыдущий приём пиши, так что вполне закономерно, что продукты довольно скоро отправляются туда же, куда и их предшественники. Вновь поразмыслив над своей жизнью не меньше получаса, я ползу из ванной обратно, забираюсь на койку и отключаюсь, как только кладу голову на подушку.
Второй день оказывается немногим лучше первого, зато теперь я могу принимать сэмпе, и грудь и спина уже не так болят, гораздо больше неприятностей доставляет мигрень. Не помогает и постоянно повторяющаяся мысль, что Габриэлла где-то недалеко от меня — мы оба в Сфере, а я не могу добраться дальше, чем до двери ванной. Сегодня каша и суперфуды усваиваются уже лучше, и я надеюсь, что к завтрашнему дню почувствую себя человеком.
«Я обещаю, что буду рядом».
Слово, которое я дал Габриэлле, заставляет вновь и вновь пробовать дойти до двери из комнаты, однако каждый раз всё заканчивается одним и тем же: я безвольно сползаю по стене на пол и сижу по пятнадцать минут, пытаясь отдышаться, пока в висках стучит, в ушах шумит кровь, а тело откликается ломящей болью.
В какой-то момент мне всё это надоедает настолько, что, выждав, пока дыхание выровняется, я решительно поднимаюсь на ноги, хватаюсь за ручку двери и рывком открываю её, решаю, что доберусь до Габриэллы, даже если придётся ползти по проклятому коридору в поисках нужной комнаты.
Однако стоит толкнуть дверь, как приходится схватиться руками за косяк, ведь ноги подгибаются, и я падаю на колени. Под неудобным углом запястья начинают ныть, и пальцы бессильно скользят по косяку, не находя, за что уцепиться.
— Что ты творишь?! — раздаётся надо мной голос Коди.
Друг поднимает меня на ноги, закидывает руку себе за шею, сгибаясь под моим весом.
— Ты вроде бы ничего не ешь, а становишься только тяжелее, — жалуется он, пока тащит меня обратно к койке, а я упираюсь ногами в пол, пытаясь его остановить.
— Чёрт бы тебя побрал! — фыркаю строго. — Откуда ты взялся? — ворчу, не заботясь о том, как это несправедливо. — Я должен её увидеть.
— Ты забыл, что я тебе сказал?! — пыхтит Коди, ударяя по ногам, чтобы я не упрямился, и продолжаю тащить меня к кровати.
Едва не падая под моим весом, он укладывает меня на койку, а потом, несколько минут отдышавшись, возвышается надо мной и сурово произносит: