И в какой-то момент боль достигла такого апогея, взметнулась вверх Везувием, что темная Нева стала казаться единственным спасением.
Тело горело, и прохлада реки могла облегчить мои страдания. И я бы уже шагнула за край, если бы не тихое и печальное:
— Мяу.
Я тут же посмотрела по сторонам, а этот продрогший от сырости комок смотрел на меня снизу. Рыжий, вислоухий, облезлый. Его не хотелось покормить, его хотелось закопать, но я все равно взяла его на руки, засунула в куртку и понесла домой.
Только через месяц Феликс стал похож на кота. Здоровый и наглый он любил спать в моих ногах, сырую рыбу, точить когти об единственный в квартирке стол.
А еще он жуть как не любил Антона. И это было у них взаимно.
— Себя не можешь прокормить, – повторял он в который раз, когда провожал меня домой. — На что ты собираешься кормить кота? Я же даю тебе денег, почему ты не купишь нормальное пальто?
— Я откладываю деньги на учебу. Как ты не поймешь? Я не могу всю жизнь работать уборщицей.
— Я уже предлагал тебе другой выход. Более легкий, — говорит он и снова, снова меня трогает. А мне сморщиться хочется, отпрыгнуть, кинуть в него что-нибудь, потому что я больше никогда и никому не смогут дать к себе прикоснуться. Похоже, я проклята.
— Я не стану твоей любовницей. Я не смогу.
— Я если я подожду? Я ведь терпеливый, — все еще приближается он, и я сглатываю. Ищу выход, только чтобы и его не обидеть, и не нарваться на повторение истории. – Я даже готов оплатить твою учебу, Мышка. Ну же… Иди ко мне, только поцелуй, и я покажу, что в этом нет ничего страшного.
— Стой, стой, — упираюсь я руками, и мысли в голове как чертовы мухи сгрузились на сладкое по имени «учеба». И Антон ведь неплохой, заботится обо мне. И… красивый. Очень даже. – Я готова… Наверное. Но давай просто…
— Погуляем?
— Да! — с облегчением выдыхаю я, и он довольно улыбается.
— Это уже начало, Мышка. Нас ждет очень много удовольствий, — проводит он костяшками пальцев по моей щеке, а я… Вдруг вижу перед собой совершенно другое лицо. С заостренными скулами, со взглядом, как янтарь и губами, что все время шепчут: я не могу остановиться. Не могу, Соня.
И я со шлепком отбрасываю руку Антона, понимаю, что, если он планирует уложить меня в постель, ему придется быть очень терпеливым.
Глава 14.
Но терпением Антон не отличался, уже через пару месяцев его перестали устраивать поцелуи и нежности.
Просто даже попытка петтинга не была удачной. Я была настолько напряжена, что даже не смогла заставить себя раздвинуть ноги. А о том, чтобы притронуться к его члену, не шло и речи.
В какой-то момент у Антона сорвало крышу, и он прижал меня к подъездной двери, усиленно надавливая между ног и требуя уже впустить в квартиру. Впустить в себя.
Он был крайне настойчив. Настолько, что рукой забрался под юбку, сильно сжимая ягодицу.
И было бы это приятно, смогла бы я хоть на миг ощутить желание. Хоть раз содрогнуться от наслаждения и предвкушения, я бы не потребовала меня отпустить.
В какой-то момент я уже подумала, что он возьмет меня прямо там, без моего согласия. Насильно. Грубо. Грязно.
Но то ли он сам, то ли что-то толкнуло его с такой силой в руку, что он вскрикнул и отпрянул от меня.
Это и позволило забежать в парадную, добежать до квартиры, почти не слыша его гневных восклицаний.
Кажется, накрылась моя начавшаяся учеба медным тазом. А мне так понравилась группа, в которую я попала. Ребята окунулись в занятия по рисованию и дизайну с головой, смеясь порой над теми, кто нам позирует.
Но теперь, если мне удастся остаться работать у Антона, это будет большой удачей.
На утро, когда я вся на нервах жду звонка Антона с требованием покинуть квартиру, мне приходит сообщение. От его мамы.
Она милая женщина с еврейскими корнями, но меня всерьез так и не восприняла, хотя и состоялось официальное знакомство.
«Антон в больнице. Хочет видеть тебя».
Мне как под дых дали. Сразу в памяти возник вчерашний его вскрик. Надеюсь это не я виновата? Что с ним могло произойти? Авария?
Этот вопрос и задаю Маргарите Рудольфовне, на что приходит ответ.
«Его избили до полусмерти».
Прикрываю глаза от ужаса, присаживаясь на стул, замерев, подобно статуе. «До полусмерти». Какое страшное слово.
Немного отойдя от шока, я тут же начинаю собираться в больницу. Хорошо, что сегодня воскресенье и мне не надо на учебу. А то я бы и не знала, что выбрать.
Пока еду в больницу по нужному адресу, в голову непрошенная мысль закрадывается. А ведь теперь он не сможет ко мне приставать, а я смогу о нем заботься. И он будет настолько благодарен мне, что и не подумает забрать свое обещание об оплате учебы назад.
Неправильно, конечно, так размышлять, но улыбка против воли касается губ. И не отпускает меня до самой больницы.
— Твой любимый при смерти, а ты лыбишься? – черт! Как я могла так нарваться. Мать Антона даже покраснела от гнева. — Давай быстрее, он тебя ждет.
Спешу за ней. Оправдываться сейчас глупо, главное с Антоном повести себя правильно.
Ну… В общем я ожидала увидеть его с разбитым лицом, всего перевязанного и в трубках. А он ничего. Лежит в платной палате и телевизор смотрит. Разве что на груди у него действительно повязка, затрагивающая руку.
Он, заметив меня, улыбается, словно вчерашнего инцидента и не было.
— Мышка, я рад, что ты пришла.
— Я рада, что ты живой и… — невредимый сказать язык не поворачивается, да и мама его странно смотрит. – И живой.
Он смеется над моей неловкостью и хлопает по койке рядом с собой, подтягивается и садится.
— Иди сюда, милая.
Хочется сморщиться, потому что каждая его нежность звучит так чопорно, что кажется, он меня не по голове гладит, а линейкой по рукам бьет.
Сажусь рядом с ним, и мы остаемся одни. Поцелуй последовавший за этим приносит радость лишь потому, что учебы я теперь не лишусь.
Но Антон быстро бросает по ветру минутную иллюзию.
— Я временно работать не смогу. Ты же мне поможешь?
— Помогу? Ты хочешь, чтобы я за тобой ухаживала?
— Нет, — качает он головой. — Какая из тебя сиделка? Ты же даже жрать приготовить не сможешь.
Ах да, я не говорила? Он все еще живет с матерью. Ему так удобнее.
— Тогда о какой помощи идет речь?
— Заменишь меня на работе. Будешь контролировать процесс уборки, заселения, выселения. Рекламу.
Что? Я? Он головой сильно ударился? Удивление явно отражается на лице, потому что он снова смеется.
— Мышка, ты думаешь, я тебе не доверяю? Но ведь ты моя невеста.
Или просто больше некому?
— А мама твоя не может?
— Нет, конечно. У нее и прав нет. А у тебя есть. Ты же не потеряла их снова?
— Не потеряла, но и не водила никогда толком, — пытаюсь отнекиваться. Не только эту причину называю. Я рассеяна. Мне нельзя доверять деньги. И кто из нерусских уборщиц меня слушать будет? Это ж мне все за них мыть придется. Да и не только это! А учеба?!
— Как же учеба?
— Мышка. Ну ты же не оставишь меня в беде. Ведь это наше с тобой будущее.
И выражение лица такое сделал, словно замуж меня зовет. И, по идее, по новым документам я могу за него выйти. А с другой стороны, я замужем и в крайней степени фригидна.
Ладно… Это, в принципе, временно же. Главное получить возможность и дальше влачить подобие жизни в этом вечно сером городе, где солнце подобно редким проблескам радости освещает жителей.
Иду за водой для Антона и натыкаюсь на Маргариту, что-то доказывающую врачу, судя по бейджику, заведующему отделения.
— Вы уверены, что он опытный. По мне так слишком молод.
— Госпожа Беркович, ваш сын в полном порядке. Операция прошла успешно, внутреннее кровоизлияние устранено.
— Да, но эти татуировки, он точно не наркоман?