Самое эротически-сладкое наказание в мире. Нет ведь ничего лучше, чем секс с любимым человеком. Какой угодно секс. Грубый. Нежный. По принуждению.
Ведь даже облизывая огромный член, даже чувствуя себя униженной, я понимала, что уже люблю Германа. По сути, всегда любила. Ведь даже, когда мы были детьми, а он отчаянным шалопаем, я хотела за него замуж. И я сейчас хочу. Тем более, что документы уже другие и мой законный муж наверняка обо мне забыл.
Так густо мой мозг затуманили мысли, что я не успела оглянуться, как вдруг оказалась рядом с той самой парадной. Войдя в нее, я решила свою судьбу. Герман за меня все решил.
Только вот парадная была закрыта, а нужные окна не горели желтым светом.
Я зябко поежилась, уже жалея, что не надела нижнее белье и кофту поверх платья. Или штаны. Это было бы лучшим решением. Переступая с ноги на ногу и осматриваясь, я понимаю, что уже темнеет и мне грозит, как минимум, обморожение. Все-таки не лето на дворе. И, как максимум, нарваться на какого-нибудь гопника.
Именно последняя мысль толкает меня на шаг пойти в больницу к Герману. Потому что, если дома его нет, значит он там. Работает. Спасает жизни. А я тешила свою гордость и даже позвонить туда боялась. Дура? Вот точно.
Иду уже по колодцу, слыша эхо от своих каблучков, мельком еще раз взглянув на темные окна, вхожу в мрачный туннель, пропахший сыростью, как вдруг врезаюсь во что-то твердое.
Отпрыгиваю, поднимаю взгляд и вздрагиваю, когда вижу незнакомого парня с очень отталкивающей внешностью.
Лысый, с серьгой в ухе и трениках. Он очень напоминал гопника из ситкома. Только вот мне не было смешно.
Страх острой иглой царапал нервные окончания. И я выдохнула, распространяя облако белого пара:
— Простите, я вас не заметила.
— А я вот тебя хорошо заметил. А вы, парни?
Я быстро оглядываюсь и замираю. Ахаю, когда от стены отделяются тени, словно плесень, еще пару неприятных субъектов. Сглатываю, делаю шаг назад, чуть не оступаясь от страха.
Нет, нет. Это глупость. Это просто страх. Они же не будут меня насиловать? Это только в новостях бывает. В жизни не должно… Не так…
— Вам нужны деньги? – спрашиваю я несмело и лезу в сумочку. Начинаю рыскать в поисках наличности. Но вскрикиваю тут же, когда ее у меня из рук вырывают.
— Деньги нам тоже не помешают, — развязно смеется тот, что справа, а я начинаю дрожать.
Зачем я поперлась на ночь глядя? Зачем я ждала до самой темноты? Почему просто не позвонила Герману на работу?
— Но нам гораздо интереснее, что там у тебя под пальтишком. Сними-ка его.
Я сразу обнимаю себя руками, шагая еще назад, но эти уроды наступают. Тот же, что слева, скалится, демонстрируя желтые, полусгнившие зубы, и меня начинает колотить. От ужаса. От отвращения. От тошноты.
— Давай, давай.
— Не сниму, — бурчу я и сжимаю себя крепче, вижу, как им нравится смотреть на мой страх.
Эти уроды им буквально питаются.
— Не снимешь сама. Мы поможем.
— Мы любим помогать юным заблудшим душам, — ржет один, остальные подхватывают. А мне бы рвануть между ними, но успею ли?
— Действительно, даже странно, что они так истошно кричат.
— Но не долго, — подхватывает тот, что посередине, и делает ко мне рывок.
Глава 23.
Страх сделал меня тяжелой. Я не могла двигаться, словно разучилась бегать. Моя единственная попытка была с треском провалена.
И вот я уже лежу на мокром, зассанном асфальте, пока мою одежду с оглушительным треском рвут трое подонков. И понимаю. Осознаю. То нежное соитие, принесшее мне каплю боли, грешно называть изнасилованием.
Это было прекрасно, это было чувственно. Герман сделал все, чтобы я испытала весь спектр удовольствия.
А то, что должно вот-вот произойти. Грязное. Отвратительное. Мерзкое. Вот оно — настоящее изнасилование.
И сколько бы я не кричала, сколько бы не дергала ногами и не извивалась змеей. Ничего меня не спасет.
Ничего.
Никто.
Никому нет дела до очередного насилия в подворотне.
Как было глупо рассчитывать, что это не случится именно со мной. Ведь неприятности буквально преследуют меня. С самого детства. И сейчас апогей, после которого действительно можно окунуться в Неву и не пытаться вынырнуть.
Ничего меня уже не спасет, потому что этот урод уже обнажил свой мерзкий отросток и готов…
Выстрел. Эхом отразившийся от стен, проникший мне в сердце.
Он прозвучал очень вовремя. Он помог мне избежать самого страшного.
Парень передо мной закатывает глаза и валится в сторону.
Остальные уроды отпускают мои руки, на которых оставили уже яркие следы. Совсем скоро они превратятся в синяки.
Я задыхаюсь от облегчения и счастья, когда вижу высвеченного одним слабым фонарем Германа с пистолетом в руке. Напряженного, прекрасного в своем возмездии.
Шестерки лысого разбегаются в стороны. Они уверены, что пристрелят и их, но Герман даже не смотрит туда.
Только на меня. Огромными, испуганными глазами. На голую, грязную, практически оскверненную.
И мне становится перед ним ужасно стыдно. Вся радость мгновенно замещается чувством вины. Ведь это я виновата.
А теперь Герман убийца.
Он, что удивительно, подходит не ко мне, а насильнику, щупает пульс и смотрит на меня. Без злости или раздражения. Обеспокоенно и немного безумно.
— Ты убил его? — спрашиваю тихо, чтобы прервать контакт глаза, хоть на мгновение перестать мысленно грызть локти от собственной глупости.
— Нет, конечно, — достает он телефон. – Ранил, чтобы он выключился.
Он вызвал скорую, потом позвонил в полицию и сказал, что стрелялись какие-то бомжи.
И только после этого снова обратил внимание на меня. Все еще голую и испуганную. Он снял джемпер, набросил мне на грудь и поднял на руки.
И тяжелее всего было сносить его молчание. Тяжелее всего было ощущать желание заплакать у него на груди и извиняться.
— Герман.
— Просто молчи. Ничего сейчас не говори, — цедит он сквозь зубы.
Дома буквально скидывает меня в прихожей. Поворачивается к стене и разбивает об нее кулак.
Мой Герман. Злой. Жуткий. Невероятно опасный.
— Герман, прости, — тяну я руку, касаюсь его спины и веду линию вниз, невольно отмечая, как его начинает колбасить. Трясти. Колотить.
Он резко разворачивается, хватает мою руку, угрожающе смотрит в глаза и чуть отталкивает.
— Живо в душ!
И я даже не осмеливаюсь что-то сказать в ответ. Просто киваю, сдергиваю так и не снятые кроссовки и убегаю.
Включаю самую горячую воду, долго и обильно тру мочалкой свое тело, почти не думая. Мне и не хочется. Главное, все хорошо, главное, Герман успел, главное, ничего не случилось.
Главное, он не выгнал меня, как прокаженную, а всего лишь отправил мыться.
Намыливаюсь второй раз, делаю воду чуть прохладнее и замираю, когда скрип двери оповещает меня о появлении Германа.
Он без слов и взглядов скидывает одежду, заходит под воду. Бегло осматривает мое тело и только потом забирает мочалку и начинает мылить себя.
Все еще злой. Все еще раздраженный. И мне хочется дать понять, насколько я ему благодарна. Насколько чувствую себя виноватой.
Смело касаюсь его твердой, татуированный груди, заглядываю в глаза и хочу опуститься на колени.
Но он останавливает меня. Качает головой, вызывая острое чувство обиды и разочарования в самой себе.
Теперь я ему не нужна. Теперь он ко мне не притронется.
Из душа он вышел первый, я, проплакав пару минут, следом.
В гостиной никого не было. Из окна лился прозрачный свел луны, а из спальни ночника. Он уже лежит в кровати, а мне, очевидно, лучше занять диван.