Что и делаю, садясь на самый краешек. И тут же подрываюсь, когда слышу:
— Хренью не занимайся и иди сюда.
И снова и мысли не возникает ослушаться.
Только вот в спальне еле заставляю себя подойти к небольшой кровати. На которой сам Герман лежал, отвернувшись к стенке, а его позвоночник четко выделялся из-за свернутого калачиком положения.
Я стояла, переминаясь с ноги на ногу, наверное, целую минуту, пока не вздрогнула от усталого голоса:
— София, ляг ты уже.
София? Боже. Он назвал меня полным именем только однажды, когда я случайно залила кофе его ноутбук.
Я подчиняюсь и в этот раз, чувствую, как подо мной провисает кровать и тоже разворачиваюсь лицом к стене. А значит смотрю на спину. И снова касаюсь ее пальчиком, веду по позвонкам, чувствуя, как будто кто-то заиграл на моих нервных окончаниях.
Снова открывая во мне грани чувственности.
Все познается в сравнении. И только теперь я очень хорошо это понимаю. Герман любит меня. Любил уже тогда в ночь свадьбы. И он никогда сознательно меня не обидит. Глупо было думать иначе.
Происшествие — это последствия моих глупых страхов. О чем и говорю Герману, когда он все-таки разворачивается ко мне лицом и приказывает:
— Рассказывай.
Но даже после объяснения он так ко мне и не притронулся. Просто лег на спину, закинул руку за голову и закрыл глаза.
А я не могла последовать его примеру. Просто смотрела, как мерно вздымается его грудь, как поддергиваются ресницы.
И я рассказала все, мне определенно стало легче, но внутри словно сидел комок из нервов. Опухоль, не дающая мне расслабиться, медленно меня убивающая.
И единственный способ с ней справиться – это лучевое излучение, которое я могу получить только от секса с Германом.
Но он, кажется, спит?
Или не спит?
Медленно поднимаюсь на локте, еще медленнее забираюсь сверху его крупного тела и чувствую, что член мягкий.
Значит и правда спит.
Но вот так лежать на нем гораздо удобнее. Поэтому расслабляюсь, кладу голову на грудь и уже хочу прикрыть глаза, как вдруг…
Внизу меня что-то растет и набухает, а руки Германа тяжелым ударом ложатся мне на задницу.
— Уверена? — доносится до меня сверху, и я, содрогаясь от стремительно настигшего меня желания, шепчу:
— Мне это очень нужно, Герман. Пожалуйста.
— Верю. Но делать ты будешь все сама. Потому что я еще зол и могу затрахать тебя до смерти.
Глава 24.
И я поверила. Но не испугалась. Провела руками по его, прикрытой тонкой простынею, груди.
Собрала ткань, открывая для себя мир его рисунков на коже.
Рассмотрела каждый, очертила пальчиком, улыбнулась, думая, что неплохо было бы повторить, пусть кончиком языка.
И ощущала, как дыхание его становится все чаще, а руки на моей талии сжимаются все крепче.
И я решилась.
Облизала губки язычком и наклонилась вниз. Коснулась губами одного из рисунков, улыбнувшись, когда он вздрогнул.
Это очень приятно знать, что ты так возбуждаешь человека, который тебе необходим.
Сейчас Герман мне очень необходим. Очень. Именно поэтому я занялась изучением его груди. Подробно вкушала вкус кожи. Чертила влажные дорожки на его драконе, который не спал. Он лишь притаился, готовый в любой момент сжечь врагов своим пламенем.
И он сжег меня давно, выжег на сердце свое имя, заставил забыть все, что было до него. Весь мир.
Теперь не важно ничего, кроме него и его касаний. Кроме желания забыться в удовольствии, что принесет мне только Герман.
И я ласкаю кожу, захватываю один сосок губами, тяну и чувствую, как подо мной член затвердел еще больше, уже не пугая меня своими размерами.
Ведь я знаю, он идеально мне подходит.
Наши тела созданы друг для друга. Настоящая гармония.
И словно в подтверждении этого, мое лоно увлажнилось, чуть запульсировало, словно требуя в себя половинку.
И я не могу отказать себе в удовольствии ощутить размеры Германа в себе.
Я приподнимаюсь, сворачиваю простынь окончательно и чувствую, как пристально Герман следит за моими действиями.
Особенно за тем, как я, прозорливо улыбнувшись, обнажила его меч, сверкающий капелькой влаги.
И рот наполнился слюной, словно меня мучает жажда. И я быстро ее утоляю, лизнув розовый кончик члена.
Герман дергается, шипит сквозь крепко сжатые зубы, словно ему больно.
— Тебе больно?
— Больно будет тебе, если не заткнешься и не продолжишь.
— А, — радуюсь я, чувствуя желание захлопать в ладоши, как маленькая девочка. – Значит тебе нравится….
— Очень, Сонь. Сделай так еще раз.
И я делаю. Я очень много всего делаю. Вылизываю головку по кругу. Вожу язычком по всей длине члена, ощущая каждую вздувшуюся венку, мну ручками яички.
И не тороплюсь. Мне некуда торопиться. Тем более, невероятный кайф наблюдать, как гуляют желваки на лице Германа, как он дергается и сжимает челюсть. И знать, что он на самой грани. Что вот-вот станет зверем, который мне и нужен.
Чтобы поглотил меня, все чувства, все воспоминания и страхи. Чтобы дал мне ощутить себя живой и счастливой.
Последней каплей для Германа становится, когда я насаживаюсь ртом на член по самое горло и начинаю мычать.
— Ох, сука ебанная! – орет он, не сдержавшись, накрывает мою голову руками сильнее и давит, пихая член еще глубже, совершая несколько быстрых фрикций, так, что я давлюсь. Спустя пол минуты, когда рвотный рефлекс тянул ко мне свои пальцы, залил рот спермой. Такой густой и терпкой, что я закашлялась, но проглотила все.
А за этим последовал поцелуй, самый долгий и сладкий поцелуй, который только у меня был.
Наши языки, словно языки пламени танцевали и танцевали, поджигая тела яркими искрами. И я уже горела, я уже хотела утолить голод плоти, но Герман мучал меня столь же долго. Перевернул на спину, спустился с губ, облобызал ключицы.
Взял в руку одну грудь, вторую стал истязать языком, быстро-быстро, что я начала задыхаться и негромко постанывать.
И я сводила бедра все теснее, но сильная рука пробралась между и задела влажные складочки.
— Ох, Герман.
— Какая ты влажненькая, Соня, — шепчет он ласково между лаской соска, и я тону в тембре его голоса, в запахе, что обволакивает меня со всех сторон.
Он и я – единое целое. Я уже чувствую его влажный кончик на своем бедре. Тяну руку к нему, обхватываю пальчиками, наслаждаюсь твердостью и гладкостью.
— Герман, я хочу тебя в себя.
— А уж как я хочу в тебя, — скалится он, чуть приподнимается на руке, разводит мои ноги в стороны и приставляет головку к пещерке. Поднимает одержимый взгляд и толкается с размаху.
Резко и грубо. Но так правильно. Так по-настоящему. Вынося все мысли одним движением. Заставляя выгнуться и простонать:
— Люблю тебя! Люблю!
Глава 25.
А Герман смолчал. Но мне и не нужны были его слова. Поступки говорили больше. Много, много больше. Его глаза полыхали пламенем безумия, его губы были сжаты, его руки держали меня крепко. И я знала, знала, что именно этим выражается его ко мне любовь. Именно здесь скрыто таинство страсти, когда два человека наполнены до краев эмоциями, способными убить.
И я, умирая, наслаждаюсь каждым толчком, каждым движением внутри, резким трением, членом, растягивающим мое нутро, продавливая силой себе путь в рай. И он долбится в дверь рая, где ждет его острейшее наслаждение, где тело наполнится негой, сгорит в патоке сумасшествия, познает весь спектр удовольствия.
А пока я задыхалась в собственных эмоциях, Герман всё продолжал двигаться внутри. Медленно, словно давая к себе привыкнуть, тяжело дыша мне в шею, и из последних сил напрягая руки. Но они подкосились, и он просто навалился сверху, продолжая движения бёдрами, то подводящие меня к самому краю, то уносящие высоко в небеса чувственности.