— Он такой большой… Напряженный. Словно сейчас лопнет, — шепчу я, невольно облизывая губы, смотря на то, как вены на глазах вздуваются, а головка темнеет. Потом поднимаю взгляд. – Что мне сделать? Как помочь?
— Массаж был бы кстати.
— Я не умею.
— Садись на колени, я научу.
Глава 35.
Что я делаю? Что я, блять, делаю? Стою в спальне, что занимал много лет, и давлю на плечо матери своего ребёнка, чтобы научить делать мне приятно. Как будто она не умеет. Как будто я не направлял ее руку, не спускал ей в рот.
Нужно просто все рассказать. Найти врача, дать возможность вспомнить.
А я только наслаждаюсь новым этапом в наших отношениях. Все сначала. Без насилия. Без моей одержимости, что сжигала все двенадцать месяцев в тюрьме.
Мы снова на той стадии, что были полтора года назад, когда она вышла замуж. Я сам ее отдал, потому что боялся жить без денег. Больше опасаться нечего. Осталось привязать ее к себе настолько, чтобы она готова была на развод. На отношения со мной. Даже на рай в шалаше.
И тест на отцовство готовится, но мне уже плевать, что там будет. Потому что Соню я отпустить не смогу. Никому не позволю трогать ее грудь, сосать соски, целовать губы. Она мне принадлежит. С того самого момента, как я ее увидел.
Она такая чистая, сладкая, что хочется целовать ее до потери пульса. Слышать стоны и вбиваться в розовое отверстие, что так ко мне тянулось. Открывалось для моего конца вратами рая.
Мне ничего не стоило проткнуть ее. Соня была готова. Я и сейчас готов так, что горят яйца. Но гораздо приятнее учить ее заново. Заново. Кирпичик за кирпичиком созидать нашу любовь.
Соня смотрит прямиком в центр налитого кровью члена. Он влажной, темнеющей головкой направлен прямо ей в губы. Губы, что сводят с ума полнотой и тем, как она языком чертит по нему мокрую дорожку. А зачем затаиваю дыхание, когда кончики изящных, полупрозрачных пальцев касаются ствола, обводят по кругу головку и тянутся вдоль налитых, как молнии на небе, вен.
— О, черт, — выдаёт она сипло, когда я с шумом втягиваю воздух и упираю руки в кушетку, чтобы не сорваться. Не взбеситься. Не натянуть её алые от постоянного кусания губки на свой толстый хер, заставить захлёбываться слюной, а через пару фрикций моей спермой.
— Теперь оближи пальцы и по стволу рукой проведи, — учу я, и Соня с энтузиазмом кивает. Засовывает пальчики в рот, а у меня сводит челюсть от того, с какой радостью она это проделывает. Как обильно смачивает пальцы, как накрывает мое естество.
Ведьма. Я еще в юности понял, что она ведьма. Та, кем страшат цыганских мальчишек, каким я давным-давно перестал быть.
И говорю ей, что делать еще минуту, просто подыхая от того, как в комнате становится душно, в теле крутится вихрь эмоций и чувств. Дышать нечем, а эта экзекуция лучшее, что я испытывал в своей жизни.
Потому что никакого давления на ее благочестие. Моральных рамок. Только она, мой член и благодарность, с которой она все чаще его гладит. Соня сама. Я ведь не попрошайничал. Сделал все, как обещал. Хотя одному дьяволу известно, каких усилий и терпения мне это стоило. И Соня своим лихорадочным возбуждением не помогала, скорее душила. А теперь она душит моего змея. Часто, неровно дышит и словно в рот вобрать хочет, так сильно прикусывает губы.
— Я все правильно делаю? — спрашивает Соня и вдруг касается яиц, так нежно и трепетно, что меня почти в пропасть толкает. Земля уносится из-под ног. Стремительно. Безвозвратно. А вместе с ней зачатки сознательности. И сиськи ее сосками вперед торчат, молоко источают.
— Правильно, Сонечка, правильно, — рыком хвалю ее и, не сдержавшись, обхватываю намасленные титечки. Замираю, когда она испускает горячий выдох прямо в головку. Вдруг поднимает алчные до страсти глаза, а я направляю ее соски вперед и прыскаю молоком себе на конец.
— О, — улыбается она и начинает толкаться кулаком все чаще. – Так даже лучше. Как думаешь?
— Очень… Очень… Продолжай.
И она работает руками, пялит глаза и вынуждает в своей голове мысленно уже трахать ее в рот на полной скорости, не обращая внимания на мольбы. Бессмысленные крики о помощи.
— Сука… — рычу и сам начинаю толкаться ей в кулак, пока другой рукой она перебирает мошонку.
И из глубин паха поднимается вихрь пламени, охватывает все тело. Все существо. Вонзается в грудь, душит. Оргазм так близко, что я задыхаюсь. С рыком изливаюсь в ее кулак, но пара брызг попадает на губы, и она…
Да, детка… Она облизывает их.
И пока я пытаюсь прийти в себя, отдышаться, словно пробежал марафон, Соня спокойно встает и уходит из комнаты.
А мне так и хочется рвануть за ней, содрать халат, который она надела по ходу и прохрипеть: Еще. Еще. Еще.
Но все, что я могу, это поднять забытые трусики, прижать к лицу и втянуть любимый, одуряющий запах.
Теперь нам друг от друга никуда не деться.
Глава 36.
Я забегаю в спальню, где тут же прижимаюсь к полотну двери и поднимаю руки к груди, рассматривая обстановку спальни. Тахту, люльку с балдахином. Потом и спящего малыша.
Надо освежиться. Надо стереть с кожи касания Германа, что чувствуются обжигающими солнечными ожогами. Тело все еще наполнено истомой. Жадным желанием повторить все от и до. Каждую секунду порочной помощи…
В душе натираю свое тело душистым гелем для душа, касаясь всех тех мест, которых массировал Герман. Особенно между ног, что тут же заводит во мне новое чувственное цунами. Но чувство вины не дает покоя, и я просто домываюсь и выхожу из ванной, вытирая длинные русые волосы.
Нравственность. Благочестивость. Благоразумие. Верность. Это те качества, что должны отличать правильную женщину от неправильной. Жену от любовницы. Я свято в них верила, весь год понимала, что семья это главное, что не стоит включать эмоции и выговаривать мужу за любовниц. И не выносить мозг насчёт малой доли внимания мне и позже — сыну.
Я хотела семью, но сложно строить то, что второй упорно разрушает. Возможно, именно абсолютная вседозволенность Пети позволила мне расслабиться, забыть о нормах морали. Отдаться во власть массажа. Решиться на это, честно признаться, совершенно немедицинское действо.
Оно было…
Было…
Скорее эротическое. Волнительное. Захватывающее. И все не зря. Мало того, что Герман вернул мне способность быть настоящей матерью, так он показал мне грани чувственности, которую я в себе давно захоронила. Мне очень, очень понравилось благодарить его. Понравилось держать в руках этот твердый ствол, увитый налитыми от напряжения венами, понравилось, что мое естество пульсировало, пока я доводила до оргазма Германа. Понравилось кончать самой, пока он нависал сверху. И было очень волнительно, когда на грудь попали обжигающие капли, а одна даже на губы.
Странный, солоноватый вкус с ноткой горчинки. У меня дикое ощущение, что я его уже чувствовала. Что странно, ведь я никогда даже в глаза не видела сперму.
Прохожу к Славке и улыбаюсь, замечая, что он как раз проснулся. Чем неидеальный ребенок. Теперь нужно взять себя в руки, забыть желание вернуться в комнату к Герману и умолять его взять меня. Нужно вспомнить, что я мать, и покормить сына.
Сначала меняю памперс, одёжку, только после этого подкладываю ладонь под темную головку и беру сыночка на руки. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазками, и я даже, как будто вижу, как он раздувает крошечные ноздри. Втягивает аромат моего молока, предвкушает… Стоит моей налившейся груди выпрыгнуть из халата, как он начинает махать ручками и ножками, а стоит соску коснуться его пухлых губ, как он замирает и радостно причмокивает.
У меня при виде этого замирает сердце, так сладко сжимается, что я и сама невольно улыбаюсь.